– Да, – кивнул Дарий; сломали ему ребро лет десять как.
Тут бы ей и промолчать. Правду говорят, что к старости умом слабеют, наивнее младенца делаются. Пригорюнилась старуха:
– Сильный ты воин, отважный. Жаль, уйдет все в землю, в детях не повторится, – чуть вздохнула.
Засмеялся князь, так, что колыхнулись сухие травы у притолоки, и ошалело вскинулся дремавший на подоконнике кот.
– Мелешь, дура! У меня наследник есть, сын.
– Разве ты не болел в детстве крапчатой болезнью? – подняла брови медуница. – Прости, князь, но не утратил ты мужскую силу, да только семя твое – пустое.
– Мелешь! – старческое горло легко уместилось в руке. Захрипела медуница. – За что мстишь, сука?! Ну?! – тряхнул и отпустил, пусть расскажет, кто надоумил.
Не умеют врать медуницы. И не нашлось еще человека, который бы им не поверил. Наливался гневом Дарий, вспоминая холодную спальню и высокого худого лекаря, ежедневно осматривавшего маленького княжича. Как пришептывал он на ухо матери-княгине: «Крапчатая болезнь. Сейчас здоровью ничего не угрожает, вот не было бы потом сложностей». Найти бы того лекаришку, да на кол.
Затянул князь пояс потуже. Еще хранилось на чреслах тепло, исходившее от сухоньких ладоней. Мяла, поди, потаскуха, да радовалась, что хоть на старости такое в руки попало. Смотрит сожалеюще:
– Не знаю, князь, чьих кровей наследник, но не может быть у тебя детей.
Сказала – и рот ладошкой прикрыла. Дошло, чем такое обернуться может. Старая сука! Умирала у него в руках, хрипела, задыхаясь, а все туда же:
– Мальчика не трогай…
Лапками переломанными дергала – чтобы не смела князя щупать, рот заткнул, да по пальцу ей ломал. А как душить начал, исхитрилась, выдавила кляп. Думал – заорет, а она вон что:
– Ребенку-то нет вины…
Мочит князь в разлитом пиве рукава. Уезжать надо. Последний солдат понимает, кто удавил медуницу. Домой пора. Скрипнул князь зубами. Домой, в родовой замок. Наследник которому – ублюдок пригулянный. То-то порой казалось, что жидковат сыночек, нет настоящей суровости. Все дурь какая-то в голове мелется. Думал, вырастет, возмужает. Служба королевская его обтешет. А оно вон как – чужая кровь. Знать бы еще, чья! В дикой ярости размахнулся князь, запустил тяжелую дубовую кружку об стену. Вздрогнули собутыльники.
Узнает. Все узнает. Всех троих и порешит: и наглеца, и шлюху-жену, и ублюдка. Чтобы никто о позоре напоминать не смел.
Вот только с планом-то как? Другого сына уже не родят, да и нужен не младше двенадцати. Была бы дочь у короля годами поменьше, еще можно было бы выкрутиться. А так – нужен Маркий, шакал его раздери! Захватить власть не трудно, трудно ее удержать. И лучший способ – женить своего наследника на принцессе. Коронуют сопляков, а править будет единственный старший в обоих родах – князь Крох. Кончено, самому лестно корону надеть, да не судьба. Сам бы венчался с Анхелиной, да тут уж разве что глупец не ткнет пальцем: захватчик! На своих дураков плевать, а вот соседи могут ополчиться. Вот если бы потом… Зуд прошел по кончикам пальцев. Дарий никогда не позволял себе додумать эту мысль до конца. Все-таки – сын.
Поежился молодой солдатик, глядя, какая ухмылка появилась на лице князя. Тот заметил испуг, рыкнул совсем по-звериному:
– Чего расселись? Лошадей седлать, живо!
Солдат как духи из трактира вынесли. Крох встал, потянулся, разминая затекшие мышцы.
Регентом.
Регентом, дерьмо шакалье!
Пусть только байстрюк молодой королеве ребенка заделает. А будут долго тянуть или девку родят, так нетрудно младенчика от похожих родителей подобрать. Померла родами Анхелина – и весь сказ. И мало ли несчастных случаев на охоте бывает.
Пока королю-мальчишке десять лет отмерят, князь и своих, и соседей прижмет – пикнуть не посмеют. Все дети болеют, а уж помирает их сколько, и вовсе не счесть. Сами тогда придут, просить будут, чтобы корону принял. Ха! Король Дарий Первый – звучит.
Князь снова расхохотался. Пора домой. Ублюдка в бараний рог гнуть.
Марку казалось, что он сошел с ума.
Отец не пробыл дома и получаса, умчался, взяв с собой пятерых солдат. Княжич до вечера бродил по коридорам дворцовых покоев. Подходил к двери в кабинет, трогал щеку – казалось, она все еще горит, – и снова уходил. Он не хотел никого видеть, даже Олега. Впрочем, капитана тоже не было, он с утра уехал к дальнему выпасу, посмотреть жеребят.
Княжич отказался от праздничного ужина, и напрасно дожидался накрытый расшитой скатертью стол князя и его наследника. Марк ушел к себе и долго сидел в темноте на разобранной постели, не раздеваясь. Тяжелым молотом било в голове: «Ублюдок!» Но за что?! Почему?! Он не понимал. А потом провалился в черный, как смола, сон. Разбудило его жесткое потряхивание за плечо.
Отец склонился над ним, и в свете лампы, которую он держал в руке, черты лица показались резче, незнакомее. Марк потянулся к нему – показалось, что все просто приснилось. Но князь поставил лампу на стол, развернулся – и так, с поворота, хлестнул по лицу ладонью.
– Значит, так, ублюдок, я с тобой цацкаться не буду. Запоминай правила: при посторонних вести себя как обычно. Притворяйся, но не забывай, что твоя шлюха-мать нагуляла тебя с безродным. Только по моей милости ты пока жив и не выкинут пинком под зад – без имени, без рода, да и без порток.
Слова казались еще безумнее, чем отцовская пощечина. Марк не желал верить, он помотал головой.
– Что тебе не ясно?
– Папа…
Еще один удар оборвал Марка. Рыкнул князь:
– Ты не уяснил? Ты мне не сын!
– Нет! Неправда!!!
– Не ори, – процедил князь. – Или хочешь, чтобы все знали о позоре?
– Но с чего ты взял?!
Отец внезапно успокоился, и даже голос снова стал знаком Марку:
– Я знаю. Знаю это точно. Тебе лучше поверить сразу и не тешить себя иллюзиями. Ты не можешь быть моим сыном.
Нет, это невозможно. Невозможно! Оплыли стены комнаты, обмяк потолок, расплылся свет лампы – и только лицо отца осталось четким.
– Сейчас ты посидишь один. Вспомнишь все, что я тебе сказал. Осознаешь это. Запомнишь: даже при слугах ты должен вести себя по-прежнему. Через пятнадцать минут спустишься на задний двор, к Пушечной башне. Я нашел шакала, с которым спуталась твоя мать. Для всех он – вор и конокрад. Но ты будешь знать, за что он умирает. – Князь ухмыльнулся. – Он тоже.
Ночь, исполосованная огнями факелов. Сгорающая темнота. Ударили первые осенние заморозки, и трескается под ногами ледок на лужице у крыльца. Приглушенный гомон в небольшом дворе у входа в башню, можно разобрать крепкие словечки. Марк остановился, не доходя возбужденной группки солдат. Увидел отца. Тот показал рукой: встань рядом. Словно кто дернул за веревочку, и Марк поторопился выполнить приказ. Странно, но никто не валялся в ногах у князя. Если действительно все сказанное – правда, то где обвиненный в позорном конокрадстве? Тот, кто украл несравнимо больше: право Марка называться княжичем Крохом, быть сыном своего отца, наследником золотого рода. Тот, кто опозорил маму. Ненависть обожгла холодным пламенем.
Раздался громкий свист и стук копыт. Солдаты разбежались, давая проход. Вынесся всадник, он летел прямо на князя и только в последний момент отвернул в сторону. Метнулась по земле веревка, и под
