баллады и шутливые, а то и не совсем пристойные песенки, он ждал других: тех, что сопровождали в дорогах путешественников. Безвестные авторы, может, и не могли сравниться со знаменитыми поэтами, но в безыскусных строчках была правда. Кажется, Захарий тоже любил такие песни больше других, и потому пел их особенно редко.
Король не прислал за княжичем ни разу, но Марка устраивало такое положение. Ему нравилось быть никем не замечаемым, одним из постояльцев Офицерских покоев. В город он не выходил, король передал приказ не показываться лишний раз. Княжича и не тянуло на прогулки, поездка под дождем еще долго давала о себе знать сухим кашлем.
Жаль, но это продолжалось недолго.
Утром Марк удивился, не встретив никого за завтраком, и выскочил в сад, туда, где обычно прогуливались приближенные к королю. Пусто было под деревьями, и только торопливо идущий к воротам барон объяснил княжичу: раскрыли заговор, короля готовились свергнуть! Екнуло у Марка сердце, ударило больно в ребра: началось.
Княжич поспешил вернуться в свою комнату: а вдруг за ним уже посылали? Открыл дверь и замер: на столе лежал новенький бело-пурпурный мундир. Без золотых аксельбантов, без герба. Марк провел ладонью по плечу, пропустил сквозь пальцы желтый шнур, до сих пор висевший на коричневом мундире рода Лиса. Ну что же, спасибо Эдвину, хоть прилюдно срывать не стал. Или счел, что байстрюк не отвечает за дела князя Кроха? Марк неспешно переоделся. Хотел бросить старый мундир на пол, но руки сами собой свернули аккуратно. Погладил, прощаясь с золотым шитьем на гербе.
Весь день Марк старался не уходить далеко, вдруг позовут к королю. Но Эдвину он оказался не нужен.
На закате вернулись офицеры. Глядя на их окаменевшие лица, на яростно-презрительный взгляд Захария, Марк понял: всем известно, кто главарь заговорщиков. Княжич стоял на крыльце и провожал кривой усмешкой проходящих мимо: ни один не поприветствовал его. Интересно, плюнул бы Захарий или все же удержался, будь Крох-младший в старом мундире?
Марк мог остаться в своей комнате, но он вышел в Каминный зал. Смолки разговоры при его появлении, загустел воздух. Не глядя ни на кого, княжич прошел на свое обычное место. Сел – тут же, как по команде, поднялись офицеры, вышли. Марк боялся заплакать, но вышел хриплый смешок. Опустил руку в карман, стиснул в кулаке деревянного морского зверя с острым плавником.
Странные дни начались для Марка. Дни-ожидания, заполненные холодным презрением. Молчаливая борьба продолжалась – каждый вечер Марк входил в Каминный зал и провожал насмешливым взглядом уходящих офицеров. Наверное, они ждали ареста княжича Кроха и недоумевали, почему он все еще тут. Когда Марка наконец-то вызвали к королю, Захарий, передавший приказ, смотрел с радостным ожиданием: ну теперь-то наследнику мятежного князя воздастся. Однако Крох вернулся, мало того, стража получила приказ беспрепятственно выпускать его в город.
То ли упрямство Марка внушило уважение, то ли нашлась умная голова, которая рассудила: король взял под свое покровительство княжича Кроха, а значит, и его офицерам не следует вести себя с Маркием как с врагом, но постепенно вечера в Каминном зале стали походить на прежние. Вот только были они короче и собирали меньше постояльцев Офицерских покоев – мятеж разгорался все сильнее.
В один из дней появился там капитан Павел Герок.
В этот вечер не пел Захарий и не травили соленые байки – звучал рассказ о страшных событиях в Северном и Южном Зубе. Слушая о пытках, выпавших на долю бывшего побратима, Марк сжимал кулаки так, что потом кровь запеклась под ногтями. Сволочь Эмитрий! Это же из-за него Темка поперся в Южный. А эта скотина даже спасти не смогла. От собственного капитана не защитил! Под такие муки подвел! Будь там Марк, пистолетом и шпагой отбил бы побратима. Не стал бы просто смотреть, как терзают друга. Трус паршивый этот Эмитрий Дин!
Марк ушел рано, едва закончили обсуждать рассказ Герока. Но не заснул почти до рассвета: ворочался, проклинал Дина, терзался страшными подозрениями. Если палачи искалечили Темку – что за жизнь будет княжичу?
Каждый день до открытого Совета Марк уходил бродить по городу, ведя в поводу Санти. Так получалось, что ноги сами собой приносили его к дому Торнов. Но ни разу не решился постучать в ворота, спросить, как там княжич. Выследил лекаря, хотел сунуть ему денег, пусть бы все рассказал. Побоялся: смутное время, еще примет за шпиона или, того хуже, расскажет Торнам. Только когда увидел Темку на Совете, ушла из души противная крыса: не покалеченный, живой! Шрам – ерунда. Но как же больно было побратиму! Сволочь Эмитрий!
Потом, почти через год, Марк жалел, что не пристрелил княжича Дина из того весеннего леска. Убить собственной рукой – вот бы потешил ненависть. Не стал. Пожалел – Темку. Хоть и клокотало возмущение: ну как он не понимает, кого выбрал в побратимы? Нож с Орлом носит! Пусть Марк вынужден был вернуть родовое оружие, пусть байстрюк не достоин клятвы побратима, но нужда придет, так не Эмитрий Дин, а он прикроет Темку собой. Доказал это хотя бы во время волнения в Турлине, когда сожгли пустое гнездо мятежников. Как Создатель подтолкнул в тот вечер ехать следом. И страха-то не было, хоть понимал: узнает кто сына Кроха – разорвут. Да уж, достойная смерть – под кулаками разбушевавшейся черни.
Проклинал он Эмитрия и слушая ночами Темкины крики. Долго, видно, кошмары возвращались снами. Только когда зима перевалила за половину, порученцев перестали будить его стоны. Торн так и не узнал об этом: Марк не сказал сам и запретил Фальку. Но как ножом полосовало, когда слышал в темноте: «Митька, не смотри!»
А потом взяли Торнхэл. Марк был готов сделать все, лишь бы унять Темкину боль. Но не нужно ничего бывшему побратиму от князя Лесса. Как лазутчик прокрался Марк на берег реки, смотрел, как бродят по отмели кони. Повторял про себя: «Матерь-заступница, утешь его!» Может, он и решился бы что сказать Торну, но утром вызвал король.
Когда услышал приказ, на мгновение стало трудно дышать, словно горло стянула ворсистая веревка. Если Росс-покровитель милостив к королевским войскам, то князю Кроху выпал последний свободный день.
Без мундира, без пистолета и шпаги. Сводит плечи, ноют запястья, с которых только что сняли веревки. Жжет обида с горечью пополам. Не было у Марка позорнее пути, чем под конвоем, связанным, через весь королевский лагерь, разве что тот, с князем Крохом на заднюю конюшню.
Лицо у Эдвина – как из дерева выточено. Только глаза живые – да лучше бы тоже деревянными были. Сил нет такой взгляд выдержать. Марк чуть шевельнул губами:
– Мой король, я не предавал.
Взгляд потяжелел. Не верит. Не верит! Но ведь Эдвин знает о Марке все… И разве не было слов: «Я доверяю тебе»?
– Мой король, я не предавал!
Ох, тяжел взгляд. Есть-то только слово князя Лесса, ублюдка, незаконнорожденного – против шестнадцати убитых.
Создатель! Марк бы сам не поверил.
Упасть на колени, сорвать голос в крике «Не предавал!!!», но что-то заставляет тянуться в струнку и не опускать голову.
Не верит Эдвин. Значит, прав князь: таким, как Марк, не дают право на честь.
Он думал про это и в каморке, где его заперли. Грыз травинку, смотрел в каменный потолок, иногда закрывал глаза, но даже сквозь опущенные веки снова и снова ощущал тяжелый взгляд короля.
Когда стукнула дверь, Марк подобрался, готовясь к вызову на допрос. Но внутрь шагнул Эмитрий Дин. Вот уж шуточки у Создателя! Мстительная радость поднялась волной: ну что, княжич Торн, теперь ты понял цену своему побратиму? Вот он, белыми аксельбантами красуется. Тьфу, падаль! Ишь, любуется на помост. Тоже нашелся, золотник в пустом кармане, думает, все для него. Вот забавно-то будет, если для обоих!
Дурацкий, всхлипывающий смех еще булькал в горле, когда Эмитрия увели. Обессиленный, Марк
