положены благородному отпрыску — чтобы не только мечом махать и верхом ездить, но и немного считать- писать мог. Наставнику Пенту было годов на пять более, чем сейчас Арсею, но казалось тогда: взрослый, мудрый. У него и спросил княжич, кто такие подковники.
Пент пошуршал во дворе, мелькнул в дверях конюшни и только затем поманил княжича в сад. Там они присели на посыпанную песком тропку, и наставник выложил рядком подкову, соломинку, тонкую веточку и нитку. Провел рукой, сглаживая песок. Потом согнул соломинку дугой и поставил воротцами, воткнув оба конца.
— Видишь?
— Ну?
— А теперь вот так, — Пент вытащил соломинку и показал на два оставленных ею следа. — Вот представь, что мир наш — плоский, как этот песок. И каждая точка на нем — человек. Вот человек, и вот человек, — наставник снова повел пальцем над следами от соломинки. — Живут эти двое, ничем не связанные. Понимаешь? — глянул с сомнением на княжича.
— Ну!
— 'Ну', — передразнил наставник. — Не на конюшне. Вот в нашем, плоском мире, эти двое никак не связаны. Но если подняться над миром, — Пент снова воткнул соломинку, — то между ними видна несомненная связь. Вот такая, тоненькая. Или вот такая, — он водрузил подкову аркой, приподнял, показывая два оставленных концами следа, и снова поставил на песок. — Железная связь. Или вот такая, — он воткнул веточку, на нее повесил нитку, так, чтобы концы коснулись песка. — Разная. Нитка, это так — тьфу. Веточка там, или соломинка — тоже. Но если вот такая, — наставник коснулся подковы, — то ее уже не разорвать. Нерушимая связь. Потому и зовут таких людей — подковниками. Что за связь между ними — разве что Верховный знает. Может, друзья. Может, враги лютые. Может — возлюбленные. Трис и Изослова, помнишь?
Княжич кивнул. Легенду о вечных любовниках он уже слышал.
— Вот, тоже — подковники. И князь Денес с кочевниками схлестнулся не только по своей воле. Вождь их ему подковником был. Так что какая связь, и кто чью судьбу себе перетянет или на себя перевернет — не угадаешь. Вон, тебе как восемнадцать отсчитают, тоже веда пригласят. Хорошие деньги ему отвесят. Лишь бы проверил наследника: нет ли подковника поблизости. Вроде как у каждого есть, но мир большой, может в дальних землях затеряется. А поблизости найдется, — наставник провел пальцем по железному изгибу, — нерушимая связь.
— Если одного убить, то другой тоже умрет?
— Экий ты скорый — убить! Если бы так просто… Может — да. А может, только здоровее станет, всю непрожитую подковником жизнь примет. Не угадаешь. Его простуда может стать твоей удушением. Или его удача — твоим спасением. В общем, будь у меня поблизости подковник, я бы ему дорогу периной выстлал.
Связь нерушимая… И с кем — увальнем деревенским. От рыжего помощника мельника зависит судьба княжича Арсея. Тьфу, мерзость какая. Лучше бы не проводили обряд — у отца и так много врагов, а узнают, кого в подковники наследнику подсунули — и вовсе насмешек не оберешься.
Ночью Есеню приснилось: отросла у него длинная белая борода, сгорбилась спина и походка стала валкая, нога за ногу цепляется. И вот топает он так по коридору замка, по тропочке, что в камне вышаркана — от двери к лестнице, от лестницы к двери. Все по той же тропочке. Облился потом Есень: это ведь он стесал камень. Вот так всю жизнь проходил в княжеском замке: не враг, но пленник. Завыл, начал бороду седую рвать. Голову попытался о каменную стену разбить, но даже боли не почувствовал — принимал камень мягко, как солома. Оберегал княжеского подковника.
Проснулся, первым делом себя за подбородок хватил. Но бороды не нащупал, даже щетина была еще редкая и мягкая. Выдохнул с шумом, помолился Верховному, чтобы отвел такую судьбу. И только тогда глаза открыл.
На сундуке у двери лежала новая одежда, такая же дорогая и бестолковая, как и прежде. Заботятся, мрыг им в глотки. Нашел себе княжич игрушку, подковника, вишь. А спросили Есеня, желает он такой чести? Ох, он уже и жениться готов, хоть на косой, хоть на рябой, только б не сидеть в этом замке собачкой комнатной. Душит Есеня камень, глушат шаги стражников, давят на веки тяжелые ставни и ржавчиной оседает на хребте сырость. На мельницу бы, где и звуки, и запахи — все родное. 'Ненавижу', — смял Есень дорогую рубаху. Никогда у него такой дорогой не было, а сейчас готов променять на свою самую рваную и старую.
Долог день, когда приткнуться некуда. По коридорам после сна такого вовсе тошно слоняться, и Есень выбрался во двор. Сощурился на небо, сплюнул. Даже солнце тут не такое — свет его очерчивают каменные зубцы. Долго будут лужи сохнуть, что остались под стенами после ночного дождя.
Посмотрел Есень, как солдаты на плацу мечами машут. Красиво, аж завидки берут. Тоже хотел пристроиться, но его шуганули. На заднем дворе крестьяне мешки сгружали. Подойти хотел, помочь, но деревенские так испуганно глянули, что Есень шарахнулся. Потом до кузни подался. Нравилось ему там торчать. В кузне вкусно пахнет огнем, железом и потом. А главное — понятным делом занимаются. И если осторожненько втереться, то и помочь позволят.
Но сегодня не выйдет. Вон, стоят у порога мрачный княжич, ухмыляющийся сотник, невозмутимый кузнец и восхищенный подмастерье. Арсей вытащил монетку, бросил кузнецу. Тот припрятал аккуратно, принял от подмастерья подкову. Вздулись мускулы на руках, набухли на груди. Крякнул кузнец, зарычал тихонько — и выдохнул. Протянул княжичу разогнутую подкову. Арсей снял с широкой ладони, покрутил перед глазами и отбросил на землю. Звякнула подкова, наткнувшись на такие же, покалеченные. А княжич выудил еще монетку.
— Хватит, — остановил сотник.
Арсей бросил монетку подмастерью, повернул от кузни и увидел Есеня. Скривился, точно все зубы разом у него заболели. А куда Есеню деваться, если он от удивления даже рот не сразу закрыл.
— Господин, а можно мне подковку взять? — дерзко, не поклонившись даже, спросил Есень. — Ну вон из таких, разогнутых.
Глянул княжич, а глаза у него красные, точно всю ночь не спал, а тараканов считал. Есень подумал: вот сейчас точно даст в ухо. Даже уже плечо повел, закрываясь. Но Арсей разомкнул губы:
— Бери хоть все.
Тянутся дни. Вроде и разные, а все равно похожи. Как камни в крепостной стене. И тоска у Есеня такая же, как эти камни — тяжелая, плотно сложенная. С пяток всего закатов Верховный зажег, а уже удавиться с такой тоски хочется.
Замок убрали в траур. Есень видел в окно, как ветер трепал черные ленты, завязанные на воротах. В ворота шли гуси, наполняя гоготом двор, эхо отражалось от стен и поднималось к самому окну. Гуси предназначались к поминальному столу, и хоть не ведали о своей участи, все равно возмущались переменами в жизни громко и скандально. За их криками Есень не услышал, как открылась дверь. Ухватили за плечо, развернули, и Есень увидел княжича — да нет же, князя Арсея. Черная траурная лента, протянувшаяся через лоб, удерживала волосы, не давая спрятать глаза, и Есень поразился горестному недоумению, с которым смотрел на него молодой князь. Хотя чему тут дивиться, когда старого хозяина так подло убили: опоили за ужином сонным зельем, и спящего зарезали.
— Я забыл, как тебя зовут, — сухо сказал Арсей.
— Есень, господин князь, — привычно дерзить, опуская титул, язык не повернулся. Слишком уж бледен Арсей, как статуя мраморная, что в саду стоит. Вот только у статуй нет таких лиловых кругов под глазами.
Князь поморщился. Есень сообразил: его не спрашивали, Арсей объяснил свой странный жест — положить деревенщине руку на плечо.
— Как умерла твоя мать?
— Когда меня рожала, господин.
— Правильно. А отец?
— Разбойники зарезали, господин.
