льстит мальчику.
Следующий номер — танец «Лявониха». Называют исполнителей, и опять среди других Юра Гагарин. Отплясали ребята лихо, разгорячили публику. Небольшая пауза, и вот уже рассаживается школьный духовой оркестр. И снова, теперь уже трубачом, объявляют Юру.
Алексей Иванович заерзал на скамье, красные пятна по щекам пошли, и не поймешь, то ли гордится сыном, то ли сердится. А тут как нарочно:
— Песня «Это было в Краснодоне…».
Хор, правда, невелик, но Юра… Да, это он выглядывает из-за первого ряда.
Алексей Иванович поднялся со скамьи и пошел к выходу.
В перерыве Юра бегом к нему: ну как, понравилось?
— Плохо, скверно, — сказал отец, хмурясь, — лучше бы с матерью дома остались.
— Почему? — изумился Юра. — Вон сколько нам хлопали.
— Вот именно, только тебя и вызывали. Ты мне вот что объясни: у вас других способных ребят нет, что ли? Все Гагарин да Гагарин! И швец, и жнец, и на дуде игрец… Зачем выпячивать-то так себя? Провалиться со стыда можно…
«Что ж скрывать, — вспоминает Валентин Алексеевич, — была в тот вечер в его словах правда. Всю жизнь они с матерью учили своих детей скромности, и легкий успех Юры на концерте, конечно же, обескураживал отца. К счастью, и для Юры этот урок не прошел даром…»
Ну а как Юра учился в гжатские годы?
По-разному, как большинство ребятишек послевоенной поры, для которых — об этом нельзя забыть — школьные заботы не были единственными. Немалая часть домашних дел перекладывалась на мальчишеские плечи. Принести воды, прополоть, полить огород, привезти на тачке дров, но сначала их где-то раздобыть. Не говоря уже об утомительных до головокружения походах за прошлогодней картошкой для «тошнотиков», Надо иметь в виду, что все это время Гагарины строились — дом собирался по бревнышку и, несмотря на плотницкое мастерство и оптимизм Алексея Ивановича, еще долго стоял в непокрытых стропилах.
Бывшая заведующая базовой школой Елена Федоровна Лунова, хорошо знавшая Гагариных еще по деревенскому житью, так отзывалась о Юре в районной гжатской газете «Красное знамя» 14 апреля 1961 года:
«Помню, в 1945 году Анна Тимофеевна Гагарина привела к нам в школу двух мальчиков, Юрия и Бориса. Юрий был постарше, он поступил в третий класс. Он сразу как-то выделился среди учеников своей огромной любознательностью и большим прилежанием. С детских лет его тянуло к технике, особенно к самолетам. На уроках рисования в тетради Юрия очень часто появлялись его любимые самолеты, под которыми стояло короткое, такое близкое мальчику слово «Як». Этот светловолосый ясноглазый парнишка мечтал о полетах».
Первый, сгладивший все «острые камешки» прилив учительской гордости, и в нем такое понятное стремление указать на интересы и увлечения Юры. «Любимые самолеты», «мечтал о полетах» — все равно что в учебнике по арифметике — от ответа, итога к условиям трудной задачи.
Наверняка самолетики появлялись в тетрадях и других мальчишек, но не все они стали летчиками, а тем более космонавтами.
Анна Тимофеевна по праву матери замечает:
«Бывает, собираются у меня Юрины учителя, одноклассники, вспоминаем мы послевоенное время. Как- то я слушала-слушала, даже растревожилась: уж не очень ли идеальным мой сын по рассказам выглядит? А ведь он, как все мальчишки в его возрасте, и баловной и шаловливый был».
Припомнила она, как однажды Юра с Борисом пришли в дом с черными, как у кочегаров, лицами, с опаленными бровями.
Опасные игрушки и игры послевоенных лет! Нетрудно найти где-нибудь в подвале разрушенного дома целый ящик с патронами. И вот уже карманы отвисают от тайно уносимого страшного груза. Патроны такие новенькие, медно блестящие, с острыми головками — пулями. Уже известно, что обведенные разноцветными колечками — это значит трассирующие или разрывные. И похваляясь в познании и умении, твой товарищ постарше ловко выворачивает пулю, высыпает узкой дорожкой порох — порошинка к порошинке — поджигает, и только глаза заслоняешь рукой от вспышки, ударившей серным запахом смерти. Очередь за тобой.
А то можно разжечь костер, кинуть туда пару-тройку патронов, залечь шагах в двадцати за холмиком или пнем и с пошевеливающимися под кепчонкой волосами ждать, пока не стрельнет и не протенькает над головой рассерженная недетской забавой пуля.
— Мало мне горя? — шепчет побелевшими губами мать, уличив в столь опасных проделках.
И не знает, что извлеченные ею из карманов и конфискованные патроны действительно всего лишь игрушки по сравнению с завтрашней, куда более жуткой затеей. Трое мальчишек, в том числе Юра, — Бориску по малости лет с собой не берут, — нашли целехонькую гранату с запалом и пойдут в лес к заросшему пруду «рвать». Так и говорили тогда — «рвать», а не «взрывать», и сие означало, что самый сильный, повелев остальным укрыться, залечь, взведет эту штуку в зубчатой оболочке, повернет ручку до красной на вырезке точке, стукнет ею по колену, как видел в кино, и, пересиливая страх, ослабивший руку — теперь только секунды до взрыва, — швырнет гранату с берега в Гжать. Бывали случаи, когда во внезапной растерянности от «отсчета смерти» граната взрывалась в ручонках…
Нет, не только самолетики с красными звездами на чистом тетрадном листе. Юра был мальчишкой среди мальчишек послевоенной поры.
Отзвуком тонкой струны через многие годы донесся до Елены Федоровны Луновой и такой Юрин поступок.
Зашла она как-то на пионерский сбор отряда, председателем которого был Гагарин. Ребята вели разговор про военные специальности, спорили, кем лучше быть — пехотинцем, летчиком, танкистом или артиллеристом. А потом начали перебирать, про кого какие поются песни. И разумеется, не обошлось и без «Трех танкистов». Запевал и дирижировал Юра. Когда подхватили про «экипаж машины боевой», про то, как «мчались танки, ветер поднимая», догадалась Елена Федоровна, что песня посвящается ее сыну Валентину, танкисту, геройски погибшему в жестоком бою. Этим ребята хотели ей сделать приятное. Поглядывая на учительницу, Юра старался больше всех. Елена Федоровна не выдержала и, глотая слезы, вышла, встала у окна, справляясь с собой. Слышит, песня, затихла, скрипнула дверь и выглянул настороженный Юра. Приблизился, склонил голову и, не зная, что сказать в утешение, только уткнулся в грудь, руку на руку положил.
Гжатские годы для Юрия важны, конечно, и тем и другим — и накоплением знаний, и воспитанием чувств. Трудовые навыки тогда давала ребятам жизнь. Будущее покажет, уравновесит чаши весов. Но если говорить о науках, то теперь ясно бесспорно — в гжатской школе особенный интерес проявился у Юры к физике.
Почему? Кто знает? Нам остается предположить, что в восприятии мальчика воедино слились и тайна законов природы, и личность учителя, который владел ими как маг. Этому человеку в воспоминаниях самого Гагарина о гжатской школе отведено почетное место.
«Физику преподавал Лев Михайлович Беспалов. Интереснейший человек! Прибыл он из армии и всегда ходил в военном кителе, только без погон. В войну служил в авиационной части, не то штурманом, не то воздушным стрелком-радистом… Лев Михайлович в небольшом физическом кабинете показывал нам опыты, похожие на колдовство… Он познакомил нас с компасом, с простейшей электромашиной. От него мы узнали, как упавшее яблоко помогло Ньютону открыть закон всемирного тяготения. Тогда я, конечно, и не мог подозревать, что мне придется вступить в борьбу с природой и, преодолевая силы этого закона, оторваться от земли».
Вот оно что: в восхищенных глазах летчик и физик одновременно. Рука, державшая штурвал самолета, водит мелком по доске, вычерчивает замысловатую формулу, которая скоро оказывается такой понятной, словно ты открыл ее сам. Когда этот широкоплечий, с крупной головой человек входит в класс, приглаживая густую, в просединках шевелюру, хочется встать по-солдатски и отрапортовать, что к уроку готовы.
— Жидкость выталкивает погруженное в нее тело с силой, равной весу вытесненной жидкости. То же самое явление наблюдается и в газах. Газ выталкивает погруженное в него тело с силой, равной весу вытесненного газа. На этом законе основано воздухоплавание…
