— Что с тобой, Агген? — спрашивает озабоченно мама. — Почему ты такая синяя?
Мама не помнит, как это бывает — когда дико хочется есть.
— Ничего, — давишься ты. — Очень вкусно пахнет, мама.
— Ты слишком быстро бегаешь, Агген. Так не годится. Ты уже почти взрослая.
Ты больше не слушаешь маму, потому что в этот самый миг для тебя наступает блаженство.
У всего на свете есть собственный возраст, но самые лучшие вещи всегда молоды.
Что же могло остановить Агген во время ее бегства от кусачего голода? Уж всяко не станет она глазеть на красивый дом с узорной решеткой — для любования этим домом существуют утренние часы, когда она ползет из дома на занятия в училище для подрощенных детей.
Не задержит ее и старуха соседка с расспросами о здоровье (Агген просто не понимает, что такое здоровье, потому что в тринадцать лет этого понятия еще не существует); пробегая мимо, услышит Агген обвинения в дерзости и пропустит их мимо ушей. А разве не дерзко ловить ее на улице с разговорами, когда она так спешит?
Без внимания останутся и кошка с котятами, и расцветшее дерево, и драка подростков ремнями и палками, и даже лучшая подруга Кахеран, которая воображает себя влюбленной и каждый день делится новостями на сей счет.
И все-таки нашлось нечто, обо что споткнулась Агген, как ни торопилась она скорей обедать.
Говоря о ежедневных пробежках Агген в училище и обратно, следует учитывать еще одно обстоятельство: училище располагалось на два витка спиральной дороги ниже по склону Альциаты, чем дом матери Агген. Это весьма мудро устроено Королевским Правительством. Ведь покуда дети малы, родители их молоды, и для них не составляет большого труда спускаться под гору, а затем подниматься назад в гору, сопровождая отпрысков в училище и обратно. Но затем, когда дети подрастают, родители их набирают возраст и вес, и подобные прогулки делаются для них нежелательными. Поэтому начиная с двенадцати лет все дети Золотой Альциаты посещают познавательное училище самостоятельно.
На полпути между жилым кварталом десятого витка и училищем (восьмой виток) разбит городской парк. Там много красиво подстриженных деревьев и клумб, и дорожек для прогуливанья маленьких детей, и лужаек для игранья в мяч, а также для драк палками и ремнями, и кустов для целованья и обмениванья максималистическими клятвами, и беседок для ничегонеделанья с книжкой или вышиваньем на коленях.
Обычно Агген пролетала парк стрелой, а в тот день она не рассчитала поворот (с ней такое случалось, только редко) и врезалась в густой, колючий куст.
— Проклятье! — вскричала Агген, а голод пощекотал ее животик и ущипнул за бок.
Агген принялась поспешно освобождаться от колючек. У нее плохо получалось, и она раскровянила себе пальцы. Она лихорадочно дышала, ненавидя каждое мгновенье задержки, но сопенье лишь мешало ей, и потому она перестала дышать вообще.
И только благодаря этому расслышала в кустах еще чье-то дыхание. Это насторожило ее. Забыв и о голоде (который от подобного небреженья прямо-таки растерялся и сам отошел на пару шагов), и об опасности для своей одежды, она села на корточки. Колючки тотчас охотно исцарапали ее кожу и изорвали на ней рукава, но Агген этого даже не заметила, такое сильное любопытство ее охватило.
Она раздвинула ветки руками, нагнулась и близко-близко от себя увидела существо, опасно напоминавшее человека, но тем не менее человеком не бывшее. Оно было гораздо более худым, чем полагалось бы человеку, и куда более темным — с полупрозрачной смуглой кожей. Полуоткрыв рот, полный квадратных зубов, оно шумно дышало и при каждом выдохе надувало в ноздре красноватый пузырь.
Агген уставилась на него, а оно уставилось на Агген. Выждав несколько секунд, оно пошевелило губами и приподнялось. Агген поняла — сейчас оно заговорит. Ей подумалось, что допустить этого никак нельзя, поскольку такое было бы противоестественно. Поэтому она выскочила из кустов и в спешке оставила на ветке кусок своего рукава.
Голод, кажется, был напуган не меньше, чем сама девочка, — он куда-то подевался, и она тихонько добралась до дома.
Мама сказала:
— Агген! Ты просто на себя не похожа!
— Это потому, что я порвала платье, — ответила Агген.
— Так вот в чем дело! — воскликнула мама, всплеснув руками. — А я-то гляжу и не понимаю, что в тебе сегодня не так!
— Угу, — пробурчала Агген.
— В таком случае ты должна как следует умыться и идти обедать, — решила мама.
Агген послушно направилась к рукомойнику и плеснула себе в лицо холодную воду. Не слишком-то ей это помогло. Обычно водой удавалось смывать разные неприятные чувства, которые остаются, например, после ссоры с Кахеран или плохой отметки за контрольную работу, но увы: воспоминание о темном взгляде нелюди по-прежнему тревожило девочку и заставляло ее огорчаться.
Она сунула голову прямо в рукомойник и фыркала там, пока не заболело в носу, но это помогло лишь на короткое время. За обедом она только и думала что о том существе, которое пряталось в колючем кусте посреди парка. Сострадание по сути своей старше, чем тринадцатилетняя девочка, потому-то Агген плохо понимала происходящее и смущалась так сильно.
Она поела и отправилась читать книгу, однако слова на страницах казались ей плоскими, как будто их раздавили и размазали по дороге подошвой, а это — верный признак того, что мысли ее находились где-то в другом месте.
Она закрыла глаза и сразу увидела обрывок своего рукава, висящий на ветке. Это обрадовало ее. У нее прямо гора с сердца свалилась. Агген неожиданно сообразила, что по такой явной примете сразу же найдет тот самый куст, стоит ей только пожелать. Тогда она начала раздумывать над другим: желает ли она.
Сначала Агген казалось — нет, совсем не желает, а потом сразу, без всякого перехода, сделалось ясно: ничего не свете она так не хочет, как снова увидеть то странное существо с темной кожей. Теперь она понимала, отчего смотренье глаза в глаза считается таким опасным; а прежде она этого совсем не понимала.
У того существа глаза были плоские, сдвинутые к переносице. Они глядели настойчиво, как будто стремились забраться к Агген под кожу и посмотреть, как там дела у нее в легких, в желудке и в кровеносной системе. Нет ли изъяна в почках? Хорошо ли снабжается сердце?
Бух! — стукнуло сердце так близко к подбородку, что у Агген даже лязгнули зубы.
Она отложила книгу, встала.
— Мама, я зайду ненадолго к Кахеран, — сказала она очень спокойным, естественным тоном.
Агген обычно не лгала матери — просто не возникало надобности; но когда такая надобность возникла — солгала на удивление легко, а это свидетельство полной душевной гармонии.
Она выбралась из дома и зашагала по дороге, торопясь спуститься на виток вниз и очутиться в парке.
Час пришел не вечерний, но сумеречный; это было то самое время суток, когда начинают движение два не смешивающихся людских потока на спиральных дорогах Альциаты: достопочтенные граждане возвращаются домой, в то время как подозрительные личности, напротив, выбираются из своих нор. На нижних ярусах горы хватает и тех, и других. Днем ни один оборванец не рискнет показаться на чисто выметенных дорожках парка; ночью туда стараются не заглядывать приличные люди. Но едва лишь серая дымка начнет окутывать Альциату, все они встречаются на спиральной дороге. Люди текут вверх и вниз двумя потоками, не задевая и как бы не замечая друг друга. Короткие минуты — нет, не перемирия, но взаимного равнодушия; фигуры заново расставляются на доске, и незримые игроки, уже отложившие тетрадь с белыми правилами, еще не взяли с полки тетрадь с правилами черными.
Вот в такой час бежала Агген по дороге вниз, пробираясь против течения: ей надлежало бы возвращаться домой с дневным людом, а она уходила из дома вместе с людом ночным.
Серость торопливо делалась фиолетовой; фасады домов проваливались в темноту; пятнами лихорадки, как в болезни, заляпывались стены — красными, желтыми, зеленоватыми, — в зависимости от
