— Вас, в конце концов, никто не заставляет смотреть, — сказал П.К. — Можно выключить. Можно смотреть западные каналы. Можно смотреть фильмы в Интернете. Каждый решает сам.
— Точно, — Андрей кивнул. — Каждый решает сам.
Телеолигарх не успел ни о чем подумать. Даже удивиться не успел. Выстрел прозвучал гулко, но не так громко, как ожидал Андрей. Пуля прошла навылет, дернулось тело, плеснула и зажурчала по полу быстро краснеющая вода.
Андрей бросил пистолет на пол и вышел.
Рабочий день — на исходе.
Значит, надо вызывать милицию.
Я набрал номер.
— Пульт охраны, — злобный женский голос.
— Телекомпания, — говорю. — Мне бы…
— Принято, ожидайте.
Гудки.
Вот так. Потрудимся ещё часок — это в лучшем случае; можно, конечно, отправиться домой без охраны, на метро или на машине (чёрт, машину далеко оставил), но сейчас так никто не рискует. Вчера избили Сережу из «Специальных расследований», лежит в Склифе, кома. Поймали у клуба, в три ночи. Можно, конечно, списать на гопников, но гопники вряд ли бы стали рисовать маркером у него на лбу логотип телеканала. А Костю на прошлой неделе… Костю, знаете ли, просто вздёрнули. За шею. Как говорится, на ближайшем столбе. Милиция приехала быстро, он и часа провисеть не успел, снимали автокраном, долго и мучительно.
Такие вот у нас времена.
Считайте меня беспринципным гадом, но в чём-то я людей понимаю. Теракт — это действительно страшно, тем более такие жертвы. Но то, что в этих жертвах виноваты именно журналисты — это, конечно, вопрос. Я лично думаю, что там напороли все, и в первую очередь силовики, «Альфа» эта пресловутая, мега-терминаторы. Неповоротливые они, понимаете. И безо всяких журналистов было ясно, что они будут штурмовать в ближайшие минуты. И безо всяких журналистов было ясно, что они собираются применять газ. И уж конечно, не журналисты были виноваты в том, что вообще это произошло.
Но людям разве объяснишь?
Первым был Роберт Кох, подданный Германии, с «Немецкой волны». Он так-то русский, родился в СССР ещё, немцем стал недавно совсем. Его повесила «группа бывших офицеров спецназа». Как повесили, так сразу и стали бывшими… Не скрываясь, не прячась — а кого бояться таким? — выбили дверь, выволокли из квартиры на улицу и повесили на рекламном щите. Ну вы видели эту фотографию, весь интернет обошла — Кох висит, а эти стоят строем, равнение держат. Дождались милиции, позволили себя арестовать, сидят сейчас в СИЗО. Суд будет… Если будет. Германия подала ноту протеста, но как-то вяло всё.
А народу понравилось. Спецназ потерял шестерых в тот штурм; в эпоху дефицита справедливости такие вещи подкупают.
Так что на следующий уже день повесили и второго, Синичкина. Этот уже наш, вышел в эфир на семнадцать секунд позже Коха, очень убивался по этому поводу ещё, сам видел — зато стэндап у него был посмачнее: мрачное здание захваченного центра, и какие-то вояки наизготовку, чуть ли не нашивки видать с группой крови. Минута славы как она есть. Кох-то из пресс-центра вышел в эфир, совершенно неубедительная картинка была, для бюргеров и то жидковата.
И таким вот макаром за неполных две недели повесили пятерых, тех самых, кто объявил в прямом эфире про начало штурма. Костя был последним, всё хорохорился. Нам уже и охрану выделили, после рабочего дня развозить по домам, а он ездил как ездил, в машине с логотипом канала. Сам дурак. Никогда я его не любил, если честно.
Ну и по стране тоже понеслось. Во Владике утопили в ванной главного редактора местного канала. В Екатеринбурге тоже вздернули парочку либералов. Там, кстати, даже кого-то поймали, справедливости ради. Это всё громкие дела, а негромкие — журналистов начали просто щемить со всех сторон. На улице ходить стало опасно. Наши фотки кто-то слил в интернет, с телефонами, фамилиями, именами и адресами. Слил и, что характерно, продолжает сливать. Вот сейчас только милиция зашевелилась, и в Москве принято решение нас охранять. Охрана заключается в том, что двадцать-тридцать журналистов набивают в ПАЗик, где сидят пять-шесть омоновцев, и медленно и мучительно развозят по домам. Четвертый день так езжу, раньше одиннадцати дома не был ещё. Утром приезжаю на работу на их служебном автобусе, в половине седьмого.
Двадцать-тридцать — это с нашего канала только, и только в первый день. Уже на второй раз осталось человек семь, остальные решили, что время им дороже. Вчера было пятеро, а сегодня, наверное, мы вдвоём с Саней поедем. Саня — это оператор мой. Куча премий, был в Чечне, снимал Таиланд, чувство кадра феноменальное. Мне, в общем, повезло, так мне и сказали, когда его отдавали. Санька делает из простых журналистов суперзвёзд эфира.
Хотя сейчас я уже не уверен, что хочу стать суперзвездой эфира.
Телефон зазвонил, я взял трубку.
— Автобус подъехал, — тот же злобный женский голос. Ни здрасьте, ни до свидания.
Выхожу — точно, подъехали. «МВД ОВО бла бла бла». Типично ментовское поведение, встали нараскоряку посередь стоянки, ни пройти ни проехать.
Как-то сегодня их много в салоне, человек пятнадцать. У каждого — короткий автомат, стволом в пол. Смотрят мрачно, неприветливо. Ну нам не привыкать.
— Общий привет, — говорю. Прохожу назад.
— Кто-нибудь ещё будет? — видимо, командир.
Пожимаю плечами.
— Ещё пять минут и поедем, — говорит он.
Я киваю. Мне-то что, Санька взрослый человек. Поеду один, быстрей доеду…
И тут холодная лапа мягко проводит мне по спине.
Я один тут, совсем.
И пятнадцать здоровых вооружённых недружелюбных мужиков. И окна из бронестекла и с мелкой решёткой. И мне кажется, или они и в самом деле коротко, нехорошо переглядываются? Я отчетливо представил себя, висящего на рекламной конструкции возле моего дома, и этих омоновцев, отдающих честь командиру.
Досчитаю до трех и ухожу, и плевать.
Раз.
Дверь открывается, и входит Санька.
— А, ты уже здесь, а я тебя снаружи высматриваю, — говорит он и плюхается рядом. — Поехали, командир. Больше никого не будет.
Командир не реагирует, но автобус тут же трогается.
В салоне был телевизор, и в этот раз он даже работал. Санька, базарный и общительный, начхав на мрачные рожи и общее недружелюбие, поболтал с одним, с другим, перекинулся парой слов с водителем и в итоге завладел пультом. Пощелкал и включил наш, естественно, канал. Шёл «Открытый микрофон», обсуждали то же самое, что и на прошлой неделе — убийства журналистов и почему народ безмолвствует.
— Тоска, — сказал Санька и выключил. — Почему, почему. У нас народ такой, его резать будут, он промолчит. Пока не поднимешь рогатиной из берлоги, медведь не шевельнётся.
Рогатину, которой поднимают медведя из берлоги, я тактично пропустил. Но причем тут журналисты и народ, я действительно не понял.
— А при том, — ответил Санька. — Вас, журналюг, (каков, а?) убивает не народ вообще. А вполне определённые лица. При попустительстве властей. Я вообще говорю, — добавил он, увидев, как у командира ОВО шевельнулись брови. — Но журналисты это тоже граждане. И государство их должно защищать, и желательно эффективно.
