въезжает Властимил и я, по идее, должен находиться рядом с ним. Чего там – вы же наверняка уже прочли о том, как проходили переговоры тренера с Рапопортом, Морозовым и прочими сотрудниками клуба. Несмотря на то, что впоследствии Мутко взволнованно заявил в ответ на мое ябедничество: «Я поговорю с Сашей!»,гендиректор взял за правило при особо важных разговорах ласково делать мне ручкой – выйди, попей чайку. Я наливался злостью, Властимил недоумевал, но игра шла вовсе не по нашим правилам.
Итак, где-то ближе к вечеру я воодушевленно вычитывал очередной текст очередного фрилансера (говорю же, люди у нас работали лишь ради собственного удовольствия), как вдруг мобильный буквально рявкнул передо мной на столе. Словно предвещал что-то недоброе…
Разумеется, на том конце провода был Властимил. Его голос срывался, клокотал от смеси гнева, растерянности и испуга:
– Иван, послушай! Тут такое!!
– Властимил, прежде чем меня напугать скажите – вы, наконец, дома?
– Дома?! Черта с два я дома! Я приехал в этот барак (на будущее – не стоит пугаться: барак по-чешски означает отдельный дом. Так что никакой чумы, холеры и прочих болезней – прим. авт.), хозяин, болтун немыслимый, долго мне рассказывал, что все приберет, уберет, привезет. Я со всем своим скарбом – ну, ты знаешь, сколько у меня всего было – приехал. Захожу и падаю – такого бардака я в жизни своей не видел. Однажды над моим домом в Либерце уже поработали украинские рабочие. Так я их чуть не убил – все заставил переделывать. А сейчас даже не знаю, кого застрелить! Везде все грязное, захламленное, пыль кругом строительная, спальня моя, белая, еще сохнет, в ней воняет краской, не войти. Единственное место, где можно жить, маленькая детская комната наверху, под крышей. Ну прямо как Карлсон, честное слово! И всего одно теплое одеяло. Слушай, я не знаю, что мне делать, сейчас с ума сойду…
У Властимила до его последних дней в «Зените» оставалось неизменным одно выдающееся качество – своим настроением он заряжал всех вокруг себя. Если Петржела был весел и бодр, тебе хотелось в одиночку бросаться на штурм Измаила и во весь голос распевать любую ерунду, вроде «веселый ветер». Но когда тренер впадал в черную меланхолию, грудь сдавливало предощущение вселенской катастрофы, неотвратимости чего-то плохого. Может, конечно, это я такой впечатлительный…
На этот раз я впервые столкнулся с властимиловской паникой. Текст, мерцавший на мониторе, стерся в памяти еще до того, как я, спустя пять минут, покинул обычную городскую квартиру в спальном районе города, где по выходным проходила верстка газеты, нужной лишь Виталию Леонтьевичу. На секундочку, было уже 9 вечера, а тащиться предстояло через весь город. Но что такое расстояние, дубак и общественный транспорт, когда сознание рисует леденящую кровь картину: Властимил, словно отшельник, сидит, закутавшись в единственное одеяло у 16-ваттовой лампочки, окруженный стенами детской каморки под крышей, и что-то записывает в ежедневник.
Послезвонка в знакомую дверь на Глухарской «чуть-чуть» не раздалось. Спустя минуты три послышались тяжелые, как у статуи командора, шаги. Шаги человека, раздавленного российским бытом. И мне, окоченевшему в ожидании и вконец вымотанному, все это показалось безумно романтичным. Властимил, однако, было далек от лирического настроения. Правда, уже и не источал черную энергию – за те полтора часа, что я ехал, видимо, уже выпустил пар. С видом работника морга, помогающего опознать тело, он провел мне экскурсию по разгромленному дому и, честно говоря, не впечатлил. Обычный дом после переезда. Нам с вами, привыкшим мотаться за город на дачу, где по углам раскидана всякая рухлядь а деревянный сортир торчит где-то во дворе, весь этот властимиловский «бордел» (учите чешский еще одно словечко, «беспорядок»)показался бы раем земным. Но…
Перила лестницы, ведущей на третий этаж, оказались пыльными. Как, собственно, и ступени. В ванной комнате (точнее в двух из них) под дверцей душевой кабины оказались ржавые подтеки, заметить которые можно было лишь встав на четвереньки. Упомянутая каморка под крышей и впрямь выглядела аскетично. С гадливым выражением лица тренер «Зенита» извлек откуда-то из шкафа наволочки с бурыми пятнами.
– Тут либо кого-то замочили, либо их вытащили из задницы, – резюмировал Властимил, и я с гордостью подумал, что поему подопечному никак нельзя отказать в образности мышления.
Учитывая то, что спутниковую тарелку Властимилу еще не установили фактически к нулю сводилась функция телевизора в холле, что еще определенное время нервировало тренера. Но это потом, а напоследок Петржела выместил злость на круглом коврике, лежавшем посередине гостиной.
– Мне пылесборников не надо, если хочешь, забери его себе!
Так в 11 вечера мы справили новоселье. Властимил еще какое-то время бранился и причитал, но все же мы приняли решение отложить уборку на завтра. В конце концов, близился новый день с ранним подъемом и беготней до позднего вечера.
Параллельно с решением бытовых проблем не стоило забывать также и о работе. Ее, понятно, с каждым днем становилось не меньше, а наоборот. Разве что график стал более упорядоченный – наконец-то наступило 20 декабря, мои игроки вышли из отпуска и я, наконец, смог сосредоточиться на своей основной деятельности. Правда, для начала пришлось выдержать еще немало длительных, но вполне любопытных процедур. Для начала пресс-служба «Зенита» соорудила безумного масштаба конференцию для журналистов, на которой я окончательно понял, что попал в специфический, повернутый на футболе и своем единственном клубе город. Помню, я тогда нервничал – перед тем, как предстать перед журналистами, понятное дело, снова пришлось ехать в офис клуба. Меня поначалу донельзя удивляло то обстоятельство, почему штаб-квартира «Зенита» находится не на стадионе, а совершенно в другом месте. Чтобы попасть в офис нужно было запастись терпением и газетами в микроавтобусе, потому что питерские пробки могли довести кого угодно. Правда, пожалуй, кроме моего водителя Володи – он так легко объезжал все препятствия, что, казалось, ведет не шкафчик-мерседес, а велосипед. Его выносливость, умение терпеть и переносить трудности с неизменным «да ничего, бывает и похлеще» поражали и восхищали. Иногда я, привыкший ездить на маленькие расстояния в Либерце и гонять по скоростному автобану из дому в Прагу и обратно, терял всякое представление о том, что же еще может быть «похлеще». А когда я узнал сколько он получает за свою работу денег – представьте себе, целыми днями мотаться по битком набитому машинами городу и выполнять разные поручения – то и вовсе посчитал Володьку героем и истинным носителем русского характера. Если бы в Чехии кто и работал за 400 долларов в месяц, то изнылся бы так, что при всем сочувствии уши бы завяли сразу. У нас в стране принято жаловаться на жизнь. Среднестатистические русские люди стараются во всем находить положительные моменты, несмотря на то, что жизнь их обделила. Особенно это касается представителей старшего поколения, во всяком случае тех дедушек на базе, с которыми мне довелось общаться на протяжении трех с половиной лет. Они мне и сейчас, кстати, передают приветы. Сколько им там платили? По 5000 рублей? На мой взгляд, на эти деньги невозможно просуществовать и три дня, а они тянут месяц и при этом улыбаются тебе, справляются о здоровье, не завидуют. Притом у всех подорванное здоровье, кто-то периодически ложился в больницу. Видели бы вы, как в Чехии плюются и перемывают кости тем, кто выбился в люди! Впрочем, позже поговорим и о других особенностях русского характера, и далеко не в радужных тонах.
Так вот перед той пресс-конференцией я страшно нервничал. Потому что на самом деле 5-минутная дорога от офиса (чего-то я там опять подписывал) заняла 40 минут, меня уже ждали, а на грязной от
