И Липатый тотчас ему вторил. А потом раздавалось и вовсе непонятное: «Крижай-крижай- крижай!»
Петров-не-Водкин срифмовал тихонько а я прыгал рядом, расслышал: «На дураков сам-сто урожай!»
Все запыхались, Лариса в особенности. Балахон местами лип к телу, и хотя я старался не смотреть на ее облепленные рубашкой холмы и долины, невольно взглядывал и взглядывал.
И тут явилась Кутя! Откуда она взялась — не знаю. Кто ее позвал — Липатый, наверное Экзотику пообещал. Позвал, наверное, в последний момент, поэтому он не в балахоне была, а в обычном виде в блузке и джинсах. И оттого показалась единственно живой, единственно настоящей на балу призраков.
Зачем она здесь?! Я помнил одну фразу, «девам порушение»!
— Уходи!
— Ты что? Совсем, да? Мне интересно!
Сейчас начнет спорить, когда некогда спорить!
— Уходи, говорю!
— Какой ты смешной тоже.
Я и забыл, что тоже в дурацком балахоне, как призрак.
— Уходи ты, не спорь! Потом объясню! Уходи!
Я надвигался на нее, вытеснял в коридор.
— Сам-то не сказал, скрыл. Потому что стыдно, да?
— Уходи! Пойми ты! — Я уже допятил ее до двери на лестницу. — Уходи! Тут мамин сибиряк дурман наварил. Волховской. Опоят тебя и не сообразишь. В жертву тут приносят девицу, поняла?
— Убивают?!
— Дура! Не понимаешь? В жертву Рожаницам. Или хочешь попробовать?!
Как быстро я все напридумал. Или не напридумал — читал чего-то такое. Не напридумал — высказал свои страхи. А что? Опоит Липатый медом, нашепчет, что такой обряд у язычников…
— Поняла? Уходи быстро!
Все-таки поняла, отступила на лестницу. Я захлопнул дверь и накинул цепочку.
И как раз в этот момент оборвался визг и грохот первобытной музыки. Мамин сибиряк внес ведро меду. Обыкновенное эмалированное ведро, но в нем плавал резной деревянный ковш. Сиплый голос мамина сибиряка прозвучал как продолжение диких роговых звуков:
— Надоть имена настоящие, не штоб поповские… Ты зовись Правдолюб! — Это профессор Татарников стал Правдолюбом. — А ты — Златогор! — Петров-не-Водкин.
Новые имена — чем не новая жизнь? Лариса — Милолада, старушка Батенькина — Старолюда («Страхолюда» — шепнул Петров-не-Водкин), Липатый — Остроум, матушка — Добросерда, а я — Быстроглаз. Оттого, наверное, что мамии сибиряк заметил мгновенные взгляды мои на ларисины холмы и долины.
Откуда-то из-за Дажбога, восседавшего на денежной шкатулке, мамин сибиряк достал череп небольшого зверька и бросил в ведро с медом, выкрикнув:
— и добавил прозаически:
— Штоб имя кажно крепче село.
Лариса закапризничала:
— Я не буду пить с этой гадостью!
Но мамин сибиряк приказал яростно и сипло:
— Лей в глотку — грей середку!
И Лариса поспешно покорилась.
Я тоже хватил кружку меда. Он слегка щипал рот, как лимонад. Градусов, показалось, что немного. Это и сам мамии сибиряк подтвердил авторитетно — хлебнул и приговорил:
— Слаб. Ему б лет пяток штоб постоять!
— Далеко загадываешь, — чокнулся Петров-не-Водкин.
— Лет пяток — што хорош глоток: отсидишь — не заметишь. Знашь как у нас? Тыщак — не конец, червонец — не срок.
Я следил за Липатым: не отлучится ли, не отправится ли возвращать Кутю? Куда-то он выходил, но ненадолго — не успеть через двор и назад.
Мамин сибиряк отобрал гусли у Ларисы-Милолады и забренчал как на балалайке своими корявыми пальцами. Я ждал, что он запоет какие-нибудь языческие заклинания в честь Рожаниц или самой Мокоши, но он выкрикнул частушку вполне современную и по словам, и по мотиву — ну словно на концерте районной самодеятельности:
Старушка Батенькииа взвизгнула, Лариса захохотала, а матушка закрыла рот платочком, совсем как стыдливая девица с картины передвижников. Потом выскользнула — я думал, чтобы отсмеяться, но она вернулась с пирогом.
— Быстроглаз, принеси нож, я забыла. Быстрогла-аз! Совсем осоловел.
До меня наконец дошло, что это ко мне.
— Я не соловел вовсе! Я сейчас!
После меда и пирога снова прыгали, снова дико визжала дудка. Но я только чуть-чуть попрыгал, а потом сидел в углу и смотрел. Визг уже не казался таким резким, словно убавили звук. Вдруг Лариса потянула за руку:
— Быстроглазик, помоги мне снести, а то тяжело. Ты же мужчина.
Я покорно потащил за нею что-то большое, не интересуясь — что. Какую-то коробку. Не очень тяжело, да и вниз — не вверх. Вошел в ее прихожую, освещенную почему-то красноватым светом — и словно резко нажали во мне какой-то переключатель! Я вспомнил, как Лариса прыгала, как облипала ее рубашка… Я бросил коробку на пол, не беспокоясь, что там внутри, и обнял Ларису сзади. Под рубашкой у нее и точно не нащупалось никаких одежек.
— Ах ты, Быстроглазик! Язычник вроде отчима.
И тут переключатель во мне щелкнул в другую сторону, весь мой запас разом иссяк, сделалось противно и страшно, но уже сама Лариса меня не отпускала…
Потом было очень стыдно. Даже тошнило — не то от меда, не то от происшествия.
Но на утро я ободрился и вспомнил вчерашнее свое достижение с гордостью: как же, я больше не прежний, я уже не мальчик, но мужчина! Многие ли в классе могут этим похвастать? То есть хвастают