— Тут картины только две записаны, а вон их сколько! Подскажите, какие брать.
Да, было бы смешно, если бы вместо Левицкого унесли бы какой-нибудь второсортный портретик. Николай Акимыч указал и Левицкого, и Серова. Оставшиеся в комнате дворничихи перекрикивались: Чего еще?!. Люстру снимать?!. А книги эти все?!
— В макулатуру! — приговорила техник. — Сразу сделаем план!
Эти-то книги?! Целую лавку букиниста?
— Да вы что?! Такие книги?! Да вы знаете, какая ценность?!
Николай Акимыч и сам закричал, невольно подделываясь под общий тон.
— Никакая ценность! Что ценность — все здесь! И техник ткнула в лицо Николаю Акимычу опись.
— Я вам говорю: ценность!
Ничего не знаю! Что не в описи, все на списание! Даже никакого права. «Ценность». Прикарманить хотите? Продать книжечки? Что не в описи, все уничтожается. А то много таких охотников!
— Да вы что?! Книги же! Как можно?! Тут, может, уникальные!
Ничего не знаю! Не в описи — значит, никакой ценности!
Не знал этого Николай Акимыч, когда делалась опись, радовался, что та женщина быстро справилась. А надо было ее заставить описывать книги! Потребовать!
— Сделайте опись! Опечатайте снова!
— Ну да! Кому охота возиться! Описали уже, все описали, что ценное… Девочки, снимайте люстру… Помогите вон люстру лучше снять как мужчина. А то как ее достать под потолком?
Вернулись две женщины, выносившие диван.
— Чего еще, Маргарита Петровна?!
— Да вон пару кресел, девочки.
— А чего, мы все таскаем, а вы тут без нас? Мне, например, заварной чайник нужен. И если бы какие миленькие рюмочки.
Технику явно не понравилось, что про чайник заговорили при Николае Акимыче:
— Идите-идите! Разберемся потом.
С ворчанием женщины взяли по креслу.
А Николай Акимыч рад был услышать про чайник и миленькие рюмочки: ага, не так уж все безусловно уничтожается!
Давайте помогу я вам люстру снять. И не посмотрю, кому какой чайник. А книги вы не выбрасывайте.
— Очень интересно! Сравнили! Женщина хочет чего-то из посуды для семьи, для детей — нашли чем укорить. При ее зарплате. А вы на книги позарились! А их, может, тут если продать — на тыщу рублей! Думаете, на дуру напали, не знаю, чего нынче книги стоят?!
— Вот видите, сами признаете, что ценные книги! Как же уничтожить?!
— Вот чтобы не наживались так нахально! Списать — так списать. Чтобы никому!
Не стесняется такое прямо в лицо! Ну он ответит!
— А вы сами под видом макулатуры — не собрались ли продать?! Связали, унесли, а на вес сдали или продали поштучно — кто проверит?!
— Вы — мне?! Да я на вас!.. Да я на этой работе двадцать лет, всегда одни благодарности! И такое выслушивать?!
— А мне выслушивать?! И у меня на работе одни благодарности, обо мне в газетах писали! Мне еще никто не говорил, что я нахал и спекулянт! Да вас за клевету!!
— Хорошо!! Сожжем!! При свидетелях!! Чтобы никому!!
Какую-то секунду и Николай Акимыч в исступлении хотел того же: сжечь, чтобы никому, чтобы не наживались!!! Но он опомнился: книги же. Если нельзя иначе, пусть наживаются, чем сжигать. И ведь где- то здесь в груде книг та со штампом: «Д-р Я. Э. Розенблат, Троицкая, 38» — доказательство, что изменилась нумерация, что Рубинштейн на самом деле жил в этом доме! Найти эту книгу со штампом, начать хлопотать, чтобы перенесли мемориальную доску — Николай Акимыч просто обязан как штатный знаток города!
Он постоял, помолчал, отдышался.
— Подождите, давайте спокойно. Давайте не оскорблять. И вы честный человек, и я. Но поймите, нельзя уничтожать ценные книги. Это же варварство. Давайте так: запечатаем снова при свидетелях. И позовем эксперта. Хоть из Публички. Здесь она рядом, им ходить недалеко. Пусть придут, пусть разберутся.
Техник тоже немного сбавила тон. Но все же возразила язвительно:
— «Запечатаем»! Много толку от наших бумажных печатей. Все равно здесь останутся, у вас под боком.
Хоть и рванула дверь, вроде как не глядя на печати, а заметила, значит…
— Вы же мне поверили с картинами. А указал бы я вам не те, не самые ценные?.. Ну хорошо, отнесем к вам в контору. Пусть там лежат — запечатанные.
— Нет у нас помещений для всякого хлама!
— Хорошо, давайте отвезем сразу. Вместе, чтобы никаких подозрений. На машину и в Публичку. Я вызову такси.
— За свой счет? — подозрительно переспросила техник.
— За свой.
— Ишь богач выискался.
— Не богач, а уважаю книги. Еще Горький говорил. И Чехов.
Наверное, техник запомнила из школы, что эти фамилии — авторитетные. И задумалась.
— Хорошо. Но не позориться же — с мешком в библиотеку. Пусть пришлют человека. Эксперта… Только быстро! Если им интересно, пусть присылают быстро! Три дня им даю. Ну пять. А то нам потом ремонтировать комнату. Думаете, так и останется пустая? Больно жирно. Семью к вам новую вселят. Не меньше троих при такой площади. Пять дней, а потом выкинем, если не заберут. Остальное сейчас на списание, а книги еще полежат. Пять дней, не больше!
Ну хорошо! Отбил книги! Давно Николай Акимыч не испытывал такого удовлетворения. А то что надумали: в макулатуру! Чтобы в наше время такое варварство!
Вернулись те две женщины, которые выносили кресла, — и вся ватага принялась перерывать шкафы. С детским увлечением эти здоровые женщины выхватывали какие-то чашки, какие-то тряпки.
— Девочки, кофейник!.. Люся, отдай мне, а? Давно ищу… А это чего?! Вроде как дамский пояс, а с перекладинами! Старинная, видать, штука, еще буржуйская!.. Ой, рюмочки наконец! Чур мои!
— Девочки, дело-то не забывайте. Еще сколько всего: стол, шкафы эти!
— Маргарита Петровна, неужели на себе? Кому они нужные? Жучком поедены все, только мебель свою заразишь! Можно мы так?
— Давайте так, все равно на списание. Только постойте кто-нибудь внизу. Люся!
С треском разрывая бумажные ленты, распахнули окна, — их не раскрывали года три, если не больше, из-за болезни Леонида Полуэктовича. Николай Акимыч понял все: и шкафы, и стол полетят из окна — с четвертого-то этажа! В опись не попали, никому из женщин не понадобились — вот и обречены они на полное списание. Приличные же еще вещи! Но биться за старые шкафы уже не было сил. Книги отстоял — и слава богу! Он вышел, чтобы не видеть. Техник вышла за ним.
— Думаете, приятно в таком хламе возиться? От одной пыли наживешь чахотку. Старая пыль — она особенно едкая, я где-то читала. Если б не эти чашечки, девочек бы не заставить. А так у них интерес. Лучше же, чем уничтожать. Хоть послужат кому-то. А вы осуждаете.
Не осуждаю я, — вяло отмахнулся Николай Акимыч.
Из комнаты слышались бодрые голоса:
— Ну-ка!.. Взяли!.. И-эх! Голоса, а потом отдаленный грохот.
Еще возгласы, еще грохот — и снова, и снова. Наконец стихло. Техник вернулась в опустевшую комнату, Николай Акимыч за ней. Комната и в самом деле была разительно пуста — после того-то, как она напоминала лавку старьевщика на рисунке к Диккенсу или Бальзаку. Только вдоль стены узлы из простыней Леонида Полуэктовича — это девочки увязали то, что выбрали для себя. К одному узлу была прислонена
