что нередко встречается у особ подобной комплекции; на коленях у нее сидела хрупкая и бледная девочка с мечтательными глазами. Веснушки вокруг носа, словно венецианская полумаска, расширяли ее скулы и придавали ее личику нежность боттичеллиевской «Весны».
«Она, конечно, для них свет в окошке, — подумал Анджело. — Если бы они знали, что я сейчас усядусь есть свой хлеб рядом с ними, чтобы иметь возможность смотреть на это прелестное личико, они бы Бог весть что вообразили и испугались бы, что я могу ее сглазить».
Он небрежно направился к сосне, сел, прислонившись к стволу, и начал медленно пережевывать свою лепешку, глядя на простиравшийся пред ним пейзаж. И лишь изредка осторожно искоса взглядывал на девочку. Несмотря на эти предосторожности, он несколько раз встречался взглядом с матерью и даже с отцом. Они инстинктивно разгадали его хитрый маневр и, отнюдь не считая его безобидным, почуяли в нем какой-то злой умысел. Следя за его взглядом, мать осторожно, словно зажженную свечу, пересаживала девочку с одного колена на другое.
Город у подножия холма казался черепашьим панцирем в траве. Лучи уже клонящегося к закату солнца расчерчивали темными линиями чешую крыш. Ветер врывался на одну улицу, уносился на другую, подхватывая столбы соломенной пыли. Скрип и хлопанье ставен гулко отдавались в мрачной пустоте домов.
За городом простиралась заросшая желтой травой равнина, кое-где расцвеченная ржавыми пятнами. Это были неубранные пшеничные поля, которые уже никто не уберет, потому что владельцы их были мертвы. А дальше плоское, каменистое русло Дюранс без единой капли воды. На горизонте — причудливое нагромождение гор. И пустынные дороги.
Так же пустынны были и дороги надежды. Меловое небо. Липкий жар. Сухой ветер не освежал, а бил, принося с собой запах грязного стойла и другие страшные запахи.
Анджело пересек сосновую рощу. Под деревьями укрылось несколько семей. Они сидели молча, на расстоянии друг от друга. У некоторых из них, как заметил Анджело, были красивые глаза, красивые лица, в очертаниях которых неуловимо светилось нечто успокаивающее. Семьи ревниво охраняли свое жизненное пространство, люди жались друг к другу, словно голодные собаки, изредка оскаливаясь в полуулыбке при виде соседей или прохожих.
В каждой из этих молчаливых групп был кто-то один, объединявший всех. Иногда это был мужчина, совсем не обязательно красивый, но в чьей манере держаться было что-то прочное и надежное. А иногда это были женщины — пожилые, с умиротворенными лицами. Казалось, ничто не могло нарушить их душевный покой, а потому хотелось без конца смотреть на их глаза, их губы, по которым скользили серо- зеленые тени сосновых веток. Порой это были молодые женщины, чьи волосы, глаза, кожа, уверенные движения казались драгоценными камнями, недоступными тлению. Или же дети: молчаливые и притихшие, они, казалось, обладали высшим знанием.
Откуда-то сверху доносились стоны и рыдания. В абсолютной тишине они казались журчанием одинокого ручья. Анджело увидел двух мужчин, которые ухаживали за третьим, лежавшим под вечнозеленым дубом. Все трое плакали.
Он предложил свою помощь, но ее отвергли. Совершенно очевидно, это была начальная стадия холеры, и двое мужчин делали все необходимое. Анджело понял, что они больше всего боятся, что их выдадут, а больного отправят в лазарет.
«Пора бы тебе научиться эгоизму, — сказал он себе. — Это очень полезно, и ты никогда не будешь попадать в дурацкое положение. Эти двое тебя прогнали, и они правы. Они заняты своим делом, делают его так, как считают нужным, и абсолютно не нуждаются в твоих советах. Будет больному лучше или хуже, но через четверть часа они перестанут плакать и будут думать только о деле. Совершенно незачем лезть со своим великодушием. В девяти случаях из десяти — это невежливо. И вообще не к лицу мужчине».
Эти размышления успокоили его, и он снова двинулся вверх по склону холма к той сосновой роще, где должен был находиться человек, возможно знающий о местонахождении Джузеппе.
Снова откуда-то донеслись крики. Но теперь это были не стоны, а крики загонщиков. Несколько мужчин встали и наблюдали за происходившим в овраге. Анджело подошел к ним. Сквозь кусты можно было различить бегущих людей.
— Держу пари, что это заяц, — сказал Анджело.
— Ну и проиграете, — ответил кто-то. — Кстати, зайцы не так глупы. В такую жару они не бегают.
Мужчины презрительно посмотрели на Анджело. И хотя это было едва уловимое презрение, Анджело был глубоко уязвлен. Он заявил, что в его краях жара зайцам не помеха.
— Ну, значит, у вас какие-то особые зайцы, — возразили ему не без иронии. — А у нас только самые обыкновенные. Просто там один старый дурак сбежал от своей дочери. Самое забавное, что он был в параличе и его притащили сюда в его кресле. А теперь он заставляет их носиться как бешеных.
Действительно, внизу среди травы ковылял старик. Его поймали. Началась какая-то возня, прерываемая женскими воплями. Потом после долгих переговоров, сопровождавшихся бурной жестикуляцией, двое мужчин усадили старика на сиденье из скрещенных рук и понесли наверх.
Его пронесли мимо Анджело. Это был старый крестьянин с орлиной головой. Его живые глаза все время обращались в сторону города. Чтобы его успокоить, ему сунули в рот сигарету. Он курил.
Дочь выбежала ему навстречу. Она всех поблагодарила. Ее благодарности перемешивались с восклицаниями: «Ну что с вами, отец? Почему вы это сделали?» Тут она заметила сигарету.
— Вы сказали спасибо, отец?
— Я сказал «дерьмо».
Сигарета его размокла от слюны, и он принялся яростно жевать ее, как сено.
Роща, где устроил свой лагерь человек по имени Феро, находилась почти на вершине холма и хорошо продувалась ветрами, отражавшимися от горного хребта. И кроме того, это был единственный лагерь, устроенный по всем правилам. Пространство между деревьями было тщательно очищено от кустарника. Сплетенные из веток низенькие решетки, натянутые между стволов деревьев, образовывали нечто вроде колыбели с матрасом из сосновых игл. Когда Анджело подошел, три женщины покрывали этот матрас прекрасной белой простыней. Еще две простыни, сложенные рядом, свидетельствовали о намерении устроить постель по всем правилам. Двум из этих трех женщин было не больше двадцати; очевидно, это были дочери, а третья — их мать. Все трое с увлечением делали свое дело.
Что же касается Феро, то он, поставив свой верстак на краю рощи, наполовину в тени, наполовину на солнце, вырезал сапожным ножом подметку и что-то напевал.
Несмотря на седую бороду, у него были живые молодые глаза.
Он знал, где находится Джузеппе.
— Видите вон тот холм с миндальными деревьями?
— Другой холм, в той стороне?
— Да. Он там. Может быть, немного выше, около вечнозеленых дубов.
— Вы уверены?
— Абсолютно уверен. Идите, он там. Как только выйдете к миндальным деревьям, спросите любого. Вас проводят к нему.
— Вы его знаете?
— И очень хорошо.
— А как туда пройти?
— Очень просто. Спуститесь прямо к кипарисам.
— Это там, где булочник?
— Именно. Сто метров направо и дальше по дороге. Вы не боитесь лазаретов?
— Нет.
— Вы пройдете мимо них. И дальше все прямо по дороге. Вон она там, видите? Она ведет наверх, прямо к миндальным деревьям. А дальше спросите у первого встречного и получите вашего Джузеппе.
Наконец он поставил ботинок на траву и спросил:
— А зачем вам нужен Джузеппе?
— Я его родственник.
— Какой родственник? Это связано с Италией?
— Да, — ответил Анджело, — чуть-чуть связано.
