В Клелле они взяли двух жандармов с карабинами и подсумками. Когда они уже собирались отъезжать, к саням подошел лейтенант:
— Господин капитан, — сказал он, — а у вас нет документа?
— Какого документа? — закричал Ланглуа. — Вы что, думаете, я буду ждать возвращения посыльного? Думаете, что мне нужна бумага от королевского прокурора, чтобы поехать прогуляться по лесу с двумя жандармами, поскольку я боюсь темноты? Так вот: я еду на прогулку в лес. Ясно? И я боюсь темноты. Понял? Вольно, лейтенант.
Лейтенант отдал честь и, повернувшись по-военному, отошел.
Примерно в километре от Шишильяна Ланглуа остановил коней и сказал одному из жандармов:
— Фарно, слезь и сними бубенчики. (Он имел в виду висевшие на хомутах бубенчики, так весело звеневшие до сих пор.) И погаси фонарь.
Дальше они поехали медленным шагом.
На площади с церковью смутно светилось кафе. Ланглуа постучал кнутом в окошко. Вышел мужчина.
— Где мэр? — спросил Ланглуа.
Его дом был третьим от площади.
Мэру он сказал: «Дайте мне ключ от зала заседаний. Ваша мэрия ведь находится на площади, напротив дороги на Клелль? Да? Дайте мне ключ, именем короля. В зале заседаний есть кресла? А несколько свечей найдется? Отлично. Учтите, это строжайшая тайна. Дело государственной важности. Никому ни слова, в противном случае у вас прямая дорога на каторгу. Займитесь моими лошадьми. Поставьте их в хорошую конюшню».
А нам он сказал: «По одному, направо, шагом марш», и вот мы уже на той самой улице (так расскажет потом Фредерик II). При входе на площадь он показал мне на мэрию, которая стоит на углу и из окон которой просматривается все. Найти пятый дом было нетрудно: как раз напротив него горел фонарь.
— Фарно, — сказал Ланглуа, — будешь стоять здесь. (Он показал ему глубокий дверной проем сарая.) Из этого дома, который стоит напротив, видишь? никто не должен выходить. И не вздумай спать, заснешь — не поздоровится… Ты меня знаешь!
А нас со вторым жандармом (скажет потом Фредерик II) он повел за тот самый дом и там, осторожно осмотревшись, мы обнаружили небольшую пристройку рядом с еще одной дверью, которая, по-видимому, тоже вела в дом. Там он поставил второго жандарма с теми же наставлениями. Он добавил, что сменить их не сможет, что будет время от времени подходить к ним, чтобы узнать, как идут дела, что стоять им придется всю ночь, что погода холодная, он это понимает, но что на войне — как на войне и что он нарочно выбрал их двоих как людей, способных на все. Они и в самом деле весьма походили на людей, способных на все.
За ставнями еще виднелся свет. Я говорю ему: «Почему же мы не входим, ведь нас четверо!» Однако понимаю, что вопрос мой неуместен, и умолкаю. Ланглуа ведет меня в мэрию и открывает ее так же легко, словно это его отчий дом, и вот мы уже в зале заседаний. Он кремнем высекает огонь и зажигает огарок свечи, чтобы осмотреть помещение. Подвигает кресло к окну (откуда видна вся улица с тремя фонарями; как раз напротив среднего из них находится пятый дом, тот самый пятый дом). Я пододвигаю другое кресло. Он говорит: «Садись», и тушит свечу.
— Мы действуем незаконно, — говорит он. — Ведь есть законы, Фредерик. Мне плевать на бумажки, как ты сам видишь, но вот человечные законы я уважаю. Один из них гласит: нельзя никого арестовывать, даже самых отъявленных преступников, от заката и до восхода солнца. Это во-первых. Затем, должен я тебе сказать, мы находимся не в самой лучшей ситуации. У тебя же ведь нет свидетелей. Ему достаточно будет сказать, что ты ошибаешься. В-третьих, есть еще одна вещь, но это мое личное дело. Объяснять тебе это бесполезно. Вот почему мертва наша девушка, а мы должны торчать тут всю ночь. Тебе не обязательно бодрствовать и следить за домом. С этим мы втроем справимся. Если хочешь поспать, то спи.
Конечно же я не сплю. А он устраивает такую ночную суету… Входит, выходит. Я вижу, как он проверяет своих жандармов и даже подходит бесшумно, как кошка, к ставням окон, к дверям, чтобы подслушивать.
И вот стало светать. Виден бюст Луи-Филиппа, стоящий в зале.
— Король! — говорит Ланглуа с таким видом, словно хочет добавить: «Ну и что?»
Однако пора. Ланглуа чего-то ждет. Не понимаю, чего он ждет, смотрит в небо, как мне кажется. А он ждет, когда появится дымок из трубы над домом. Вот дымок пошел, он встает и говорит: «Вперед!»
Он берет с собой жандарма, который стоит у сарая, и говорит:
— Внимание! Здесь нужна полная дисциплина, слушай меня внимательно. Кто из вас не будет беспрекословно слушаться, тому просто башку оторву. Даже если вам что-то покажется неожиданным. Особенно, если покажется неожиданным. Произойдет, наверное, нечто необычное, этого надо ждать и даже желать. Я войду в дом и пробуду там столько, сколько нужно — неважно, сколько времени, вы ждите здесь. Не двигайтесь с места. И вот что, наверное, произойдет (если я правильно понимаю, сказал Ланглуа). Дверь откроется. Тот человек выйдет. Дайте ему уйти. Не кричите. Не двигайтесь. Не стреляйте. Дайте уйти, ясно?
Мне это показалось невероятным, и я ему это сказал. Тут он схватил меня за грудки, даю честное слово, и сказал: «Слушай внимательно, Фредерик, сделаешь хоть одно движение, скажешь хоть одно слово, пристрелю тебя на месте».
Это был уже серьезный разговор.
Жандарму он повторил:
— Он выйдет — не шевелись. Уйдет — не шевелись. А вот когда я выйду, вот тогда иди за своим дружком, который стоит за домом, и все втроем идите за мной. Всё. Вольно.
Он поправил свою полицейскую фуражку и расправил воротник шинели. Вышел на улицу, постучал в дверь. Ему открыли (разглядеть, кто открыл дверь, было невозможно), и он вошел.
Им потребовалось совсем немного времени, чтобы договориться. Видимо, Ланглуа не терял времени даром.
Примерно минуты через две, не больше, дверь отворилась. Признаюсь, у меня перехватило дыхание. Я увидел лицо того человека. И оно показалось мне знакомым.
Ланглуа мог не трясти меня за грудки и не делать столько наставлений. У меня не было никакого желания ни кричать, ни стрелять (Фредерик II, говоря это, забыл, что у него не было оружия), ни бежать за ним. Я думал, что увижу нечто невиданное. А это был обыкновенный человек, как все! И даже, повторяю, кого-то мне напоминал. (Как он узнал позже, это был тот самый мужчина, вместе с которым он укрывался от грозы и на корточках сидел в чуланчике при лесопилке.)
Это был тот самый мужчина. Я узнал походку человека, за которым прошел от бука через Жокон и через Арша. А теперь он шел спокойно по улице к площади, шел, словно прогуливаясь.
Так он прошел примерно сотню метров, после чего Ланглуа тоже вышел. Бросив на нас свирепый взгляд, хотя мы с жандармом стояли, забившись в нашу нишу, как кролики, он пошел за тем мужчиной.
Мы буквально выполнили все его наставления; я и оба жандарма пошли вслед за Ланглуа. Так, с интервалом в сотню метров один от другого, мы мирно шли за тем, кто, прогуливаясь, определял нашу скорость.
Было еще очень рано, но кузнец уже разжигал в кузнице огонь. Когда мужчина проходил мимо, кузнец как раз выбрасывал золу на снег. Они поздоровались.
Трудно было представить себе, что тот, кто в кавалерийской шинели с фуражкой полицейского на голове шел позади, мог иметь какое-то отношение к этому любителю утренних прогулок. А уж мы, шедшие метрах в двухстах от него, выглядели совсем уж посторонними. Однако, видя, что мы выходим на улицу, по которой накануне мы с ним вошли в деревню, я никак не мог понять, куда же мы направляемся.
Мы прошли мимо фермы, мимо того первого жилого дома, который встретился нам вчера. Он все так же, как и накануне, стоял в своей белой, сдвинутой набок шапке из снега. Только теперь мы, тот мужчина и я, шли в обратном направлении. И теперь с нами был еще Ланглуа в своей полицейской фуражке.
Мы опять пошли лесной дорогой. И за поворотами порою исчезали то мужчина, то Ланглуа. За одним из таких поворотов мы увидели Ланглуа, стоящего на месте. Когда подошли к нему, он скомандовал: стой!
