– Не говори! Сейчас брошу к чертям эту арматуру, возьму отгул!
Смотрю я, у человека глаза блестят. Разволновался.
– Дядя Федя, – сказал я. – С тебя шестьдесят копеек. Как с полноправного члена.
Он посмотрел на меня как-то дико сквозь свое стекло и молча ушел. Но мне показалось, что я в его душу что-то заронил.
Отгул дядя Федя взял. На три дня. Через три дня приходит он на работу, крепкий, как Добрыня Никитич, и несет что-то длинное, завернутое в мокрую тряпку. Оказалось, это деревце. Дубок небольшой.
Берет он лопату, роет яму и сажает дубок прямо при входе в институт. И вешает табличку: «Руками не трогать!» Ничего удивительного, отзывчивый человек оказался.
Я ему присвоил звание почетного члена, потому что деньги он так и не дал.
Дежурство
Когда подошла моя очередь дежурить в дружине, я хотел заболеть гриппом. Дежурить в дружине я не очень люблю. Я человек кроткий и вежливый, а таким всегда дают по очкам.
Заболеть гриппом в период эпидемии очень просто. Втянул воздух поглубже – и готов. Но эпидемии как назло не было. Вышло даже хуже эпидемии. Меня назначили старшим в группе.
В семь часов вечера я вошел в штаб дружины. Как выяснилось, весьма кстати. Только что предыдущая группа повела сдавать хулигана. А одного дружинника увезли в больницу, потому что он сломал об этого хулигана палец.
Словом, участок остался без присмотра.
– Выводи своих парней на проспект, – сказал лейтенант, показывая мне схему участка. – Запомни места повышенной нарушаемости. Здесь, здесь и здесь.
Я постарался получше запомнить эти места. Однако никаких моих парней еще не было, они пока не пришли. И неизвестно, когда придут. А нарушаемость ждать не может, она непрерывно происходит на наших глазах.
Лейтенант повязал мне повязку, остальные повязки я спрятал в карман. И пошел прогуливаться.
Прошел мимо магазина, заглянул через стекло в винный отдел. Там клубились жаждущие. Не успел я отойти от магазина, как из соседнего подъезда выходит дядя Федя с телевизором «Вечер» в руках.
– Во! – кричит. – Хорошо ты поспел! Подержи телевизор. Дочь с зятем съезжают на новую квартиру. Сейчас такси придет. Стой здесь, я другие вещи выносить буду.
Стою я с телевизором у дверей магазина. И в повязке. Не успел устать, как из магазина появляются двое в шапках с тесемками. У одного из кармана торчит бутылка. Тот, что без бутылки, его увещевает на всю улицу.
– Ты что же, гад, – орет, – деньги взял, а бутылку не разлил?! Я тебе сейчас рыло буду чистить!
Ну, на самом деле он не так изъяснялся. Тут дается литературный перевод. Он изъяснялся красочнее.
Пока я вникал в суть конфликта, тот, что без бутылки, действительно начал чистить рыло другому. Как и обещал. Публика образовала круг, а один гражданин подошел ко мне и говорит:
– Вот вы, вместо того чтобы стоять здесь, как броненосец «Потемкин», взяли бы и пресекли. Не то ваша повязка, – говорит, – еще больше покраснеет. От стыда.
И пошел себе, понес в кошелочке свинину.
Я не выдержал, пробил телевизором брешь в толпе и вошел в круг.
– Подержи друг, телевизор, – говорю тому, который рыло чистит. – Душа горит, – говорю.
Когда душа горит, все понимают. Поэтому он нехотя, но телевизор взял. Стоит. Тогда второй начинает отыгрываться. Начинает размахивать кулаками перед чужим телевизором. Вот-вот повредит экран.
Тут, к счастью, из подъезда опять вывалился дядя Федя с фикусом и торшером. Я быстренько сунул второму фикус, а себе взял торшер. Это получилось как раз вовремя, потому что вдали показался лейтенант. Тот, который мне про нарушаемость толковал. Я поставил торшер на землю и мигом повязал обоим друзьям красные повязки на рукава. И мы втроем встали под фикусом, как на курорте.
Лейтенант нас похвалил:
– Молодцы, – говорит, – ребята! Культура и порядочек!
Однако только он отошел, с культурой и порядочком стало хуже. Мои новые дружинники опять стали друг на друга наскакивать, пользуясь телевизором и фикусом. Как сойдутся, так звон. И снова толкуют про рыло.
Мне это надоело, потому что однообразно как-никак, и я сказал:
– Когда дежурить-то будем?
Они изумленно посмотрели на свои повязки, и тот, что с бутылкой, говорит:
– Как же мы забыли, что дежурство сегодня?
– А бутылка? – второй спрашивает.
– Придется опосля.
Опосля так опосля. Я спорить не стал. Погрузили мы дядю Федю и пошли дежурить. Между прочим, задержали мою прежнюю дружину, которая опоздала. Они на радостях пошли пиво пить и увлеклись. Мы втроем их пятерых доставили в штаб. Пусть не опаздывают в следующий раз! Мои ребята так старались, что чуть-чуть свою бутылку не разбили. В общем, давно так не дежурили, сказал лейтенант.
Старик
Глядя на нее, я понял, почему на Востоке так много поэтов. Она сидела у окна, склонив голову набок, и грациозно вертела авторучку в маленьких пальчиках. Она была молода. Она была прекрасна. Она поступала в институт.
«Из Алма-Аты, – подумал я. – Или из Ташкента... Роза. Персик. Урюк... Поставлю ей четверку».
Она встала и подошла ко мне с билетом и листком бумаги. Листок был чист, как ее душа.
– Закон Бойля-Мариотта, – доброжелательно сказал я, заглянув в билет. С легким шорохом она подняла ресницы, длинные, как лыжи. Я чуть не задохнулся.
– Его открыл ученый Бойль-Мариотт, – пропела она на своем непостижимом диалекте.
«Шаганэ ты моя, Шаганэ...» – вспомнилось мне.
– Я вас сильно прошу!... Я хотела объясниться, – вдруг сказала она.
«Объясниться?» – вздрогнул я и поспешно сказал:
– Переходите ко второму вопросу. Микроскоп.
– Я хотела сказать, чтобы поставить тройку. Мне нельзя получать меньше. Поставить тройку, и я поступлю, – горячо зашептала она, и в голосе ее была настоящая страсть.
«Вот тебе и объясниться»! – подумал я и четко произнес:
– Микроскоп.
– Если я не поступлю, меня выдадут замуж. Насильно. У нас так делают с молодыми девушками.
«Черт-те что! – подумал я. – Какие-то байские пережитки!»
– Может быть, вы ответите на другой билет? – предложил я.
– Зачем другой? Я не прошу пятерку. Неужели вам не жалко судьбы молодой девушки? Меня уведут в дом к старику. Я боюсь его...
«К старику... – размышлял я. – Это меняет дело. В конце концов, если вылетит после сессии, не моя вина».
– Ну что ж, по билету у меня вопросов больше нет, – сказал я, чтобы все услышали.
– У нас никто не спрашивает согласия, – продолжала она. – Меня обручили, когда я ходила в детский сад. Теперь он ждет. Разве это справедливо? Разве вы отдали бы свою дочь гадкому тридцатилетнему старику?
И тут я вспомнил, как ровно неделю назад меня поздравляли друзья. Они говорили, что я совсем еще неплох, что приближаюсь к жизненному пику, что выгляжу максимум на двадцать шесть. Я охотно верил, но на душе было как-то неспокойно, потому что в тот день мне исполнилось тридцать.
Поставил я ей двойку. Вкатил два шара.
Пускай возвращается в Алма-Ату. Или в Ташкент, Самарканд и Бухару. Пускай летит на крыльях любви.
Роза. Персик. Урюк.
Пускай скрасит последние годы жизни тому тридцатилетнему старцу. Физики она все равно не
