слава Богу! — Наташа была там. Она сидела посреди комнаты на стуле спиною к двери, и, даже не видя еще ее лица, Пирошников представил себе его выражение. Выражение это, конечно же, должно было быть каменным.
Пирошников обошел Наташу и встал так, чтобы ее взгляд падал на него, поскольку излишне объяснять, что Наташа не только не повернула головы, но и глазами не повела в сторону Владимира. Она надменно и безучастно глядела сквозь молодого человека, так что он ощутил себя бесплотным и прозрачным, как тюлевая занавеска. Это рассердило его, ибо он вдруг подумал, что никакой его вины перед Наташею нет, так что ее поведение, в сущности, ничем не оправдано. Тем не менее он осторожно приблизился к ней и взял ее за локоть со словами: «Здравствуйте, Наташа…» — а девушка, не отстраняясь, ответила: «Здравствуйте», но достаточно холодно.
Тогда Пирошников, не испытывая, собственно, ничего, кроме жалости, и словно желая что-то припомнить, наклонился к ней и провел губами по ее мягким и блестящим волосам, но Наташа вдруг закрыла лицо ладонями, плечи ее вздрогнули, и Пирошников увидел, как сквозь сжатые пальцы Наташиных рук пробились две тонкие струйки слез. Он попытался отнять ее ладони от лица, и ему удалось это на мгновение, за которое он успел заметить моментально покрасневший и припухший носик и обесцветившиеся глаза, но его знакомая вырвала руки, нашла платочек и прижала его к лицу. Объяснение начиналось тоскливо и старомодно.
Всему виной было, наверное, если не считать эпизода у Ларисы Павловны, вчерашнее поведение лестницы, заставившей Пирошникова взглянуть на себя и Наташу со стороны, — та самая зеркальная стена, раз и навсегда отъединившая его от предполагаемой любви.
Наташа, однако, знать ничего не знала о каких-то зеркальных стенах, и это стало ясно еще вчера. Утерев слезы, она вдруг обвила руками шею Пирошникова, который все еще стоял, склонившись над ней, и притянула его к себе с облегчающим чувством прощения. Пирошникова простили! Вчерашний эпизод был вычеркнут, сегодняшнее знакомство с Ларисой Павловной забыто, все начиналось сызнова. Ах, если бы хоть что-нибудь можно было начать сызнова!
Для удобства Пирошников опустился на одно колено рядом со стулом и оказался прижатым к беленькой кофточке, непосредственно к зеленой брошке, куда он погрузился глазом, отчего в голове у него все окрасилось в яркие изумрудные тона. Наташа шевелила ему волосы на затылке и глубоко и отдохновенно дышала. Молодой человек закрыл глаз — изумрудный свет померк, он открыл глаз — и брошка вновь зажглась, как огонек такси. Ему приятно было такое обращение Наташи, чему мешало, правда, сознание постыдной неадекватности, если можно так выразиться, его состояния состоянию своей приятельницы.
Между тем она ожидала ответа, и Пирошников это чувствовал. Он поднял лицо и поспешно поцеловал Наташу, куда пришлось, а точнее, в нос, но тут же поднялся, взял ее за руку и подвел к окну, не отдавая себе отчета в необходимости своих действий.
— Тебе нужно сегодня же выйти. Слышишь? Так не может больше продолжаться, — проговорила Наташа.
Пирошников согласно кивнул, хотя чувствовал, что не все так просто, и черт его дернул за язык рассказать об увиденном в комнате Ларисы Павловны окне, из которого при желании можно было бы выбраться на волю. Наташа недоверчиво посмотрела на него и спросила:
— А ты не ошибся? Как это может быть?
— Откуда я знаю? — развел руками Пирошников. — Здесь все может быть!
— Это нужно обязательно использовать! Это единственный выход! — горячо и без особых раздумий заявила Наташа, не учитывая некоторых связанных с подобным выходом трудностей.
— Боюсь, что она обиделась. Я не совсем вежливо с нею простился, — сказал Пирошников, криво усмехаясь.
— Какое это имеет значение? Она должна понять… В конце концов, она ведь тоже женщина, — серьезно объяснила Наташа и уже намеревалась что-то делать, куда-то идти, но Владимир, засомневавшись вдруг в правильности своих наблюдений, вскочил на подоконник и открыл форточку.
— Ты куда? Зачем это? — испугалась Наташа.
— Подожди… — Пирошников высунул голову наружу, насколько мог далеко, и вывернул шею вправо. В трех метрах от себя он увидел окно Наденькиной комнаты, под которым располагалось другое, на карнизе которого он вчера отдыхал при спуске. Ряд окон справа тянулся вниз до самого тротуара, где шли прохожие, катила голубую коляску женщина, блестел ледок и вообще полным ходом продолжалась жизнь. За этим рядом окон еще правее, то есть там, где, согласно логике и пространственному воображению, должно было бы находиться окно Ларисы Павловны, была лишь глухая кирпичная стена, тянувшаяся тоже почти до самого тротуара. Лишь там она заканчивалась углубленным наполовину окном с небольшим колодцем, закрытым решеткой. Это окно и могло быть окном соседки. Таким образом, внешний осмотр подтвердил внутренние наблюдения.
— Да… — заключил Пирошников нехотя, спрыгнув с подоконника. — Окно действительно внизу. Черт знает что! Пятый этаж и полуподвал в одной квартире!
— Сейчас это не имеет значения, — решительно произнесла Наташа. — Пойдем!
— Куда?
— К соседке. Ты ей все объяснишь…
— Да не надо ей объяснять. Она все прекрасно знает.
— Тем более. Чего ты медлишь? Я бы на твоем месте просто бросилась к этому окну!
— Угу, — буркнул Пирошников, представив Наташу на наклонном полу выполняющей этот головоломный трюк. Однако, покоряясь ее настойчивости, он дал вывести себя в коридор, и через минуту они стояли у двери, которую Пирошников открыть сразу же все-таки убоялся. Он отошел к комоду и закурил, выигрывая время. Наташа смотрела на него требовательно, не понимая подобной нерешительности, и наконец не выдержала:
— Ну чего же ты? Иди!.. — Она взяла его за руку и мягко прильнула, вдохновляя, но Владимиру стало вдруг до крайности тоскливо. Он не знал, как ему отделаться от Наташиного участия. — Я спущусь и встречу тебя на улице. Хочешь? И мы пойдем по городу! Ты только представь! — восторженно шептала Наташа.
«Да, — подумал молодой человек капризно, — куда это мы пойдем, интересно знать? И главное — зачем? Ну, положим, мы отправимся гулять, а потом придем ко мне… И что дальше? То же самое? У меня там, должно быть, беспорядок отменный…»
Он вдруг, к удивлению своему, понял, что не слишком-то хочет попасть домой, даже и с Наташей. Нет, именно с Наташей меньше всего, поскольку такое посещение накладывало новые обязательства. Еще он сообразил, что почему-то вообще не рвется выбраться из этой квартиры сейчас, словно не все, что положено было сделать, им сделано… Толик? Странно, но он вспомнил о Толике, который, по всей вероятности, еще сладко спал, и Владимиру показалось неудобным — что вовсе уж смешно! — уходить, не попрощавшись с Наденькой.
Наташа истолковала его молчание благоприятным для себя образом. Она встала на цыпочки и поцеловала Пирошникова, а потом подтолкнула к двери Ларисы Павловны, за которой все еще играла музыка. Убедившись, что молодой человек подготовлен для решительного шага, она сбегала за шубкой и с нею под мышкой направилась быстрым шагом к выходу из квартиры, откуда, оглянувшись, махнула Пирошникову рукой, мелко пошевелив при этом пальчиками. Засим она скрылась из виду.
Пирошников, как вы понимаете, снова попал в идиотское положение. Опять ему предстояло обмануть надежды. Но для очистки совести он все же решился сделать попытку, заранее уверенный в неуспехе. Он понуро поплелся в комнату Наденьки, где оделся, но никаких прощальных слов писать не стал, а лишь взглянул на спящего Толика и поправил тому одеяльце. Набрав в грудь воздуха, Пирошников постучал к Ларисе Павловне.
— Открыто! — донеслось из-за двери, и он с замиранием сердца потянул ручку на себя.
Принципиально, так сказать, комната Ларисы Павловны не претерпела изменений. Пол по-прежнему имел сумасшедший наклон. Отличие от предыдущего посещения заключалось в том, что пол на этот раз был наклонен в другую сторону и резко задирался от самой двери вверх к окну. Неизвестно, каким образом Лариса Павловна регулировала трансформации своего жилища, но факт остается фактом: Пирошников в пальто стоял у подножия соседкиной комнаты, а сама хозяйка находилась в глубине, точнее, на высоте,
