Снежная почта

стола ложатся смело
Запретные черновики.
Чиновники, чинуши, воры
Богатства русского – прочтут
Безжалостные приговоры —
Да будет скорым правый суд!
Да будет так! Из Петербурга
В Москву тащиться по грязи,
По деревням – и громом бунта
Двору надменному грозить.
Все испытать – тоску, нападки,
И страх, и в горле тесноту,
Но чтобы мчалось без оглядки
Перо по чистому листу.
Свеча коптит, и повесть длится.
Радищев пишет до утра.
И содрогается столица,
Как дерево от топора.

4.

И золота багровый отсвет,
Пиров роскошных канитель —
Все находило странный отзвук
В душе. Маячила метель
Над Петербургом, и ночами
Станки печатные стучали.
Наборщики до ломоты
В руках – перебирали кассы,
И не монаршие указы,
А книг заветные листы
Ложились в стопки, укрывались
Обложками, и от ворот
Громады груженых подвод
По книжным лавкам направлялись.
В трудах заканчивался год.

5.

Бумаги сжечь, меняя место,—
В деревню! Слухи, как ножи.
И в ожидании ареста
Бродить устало вдоль межи,
В уме предупреждать вопросы
На следствии и наперед
Все знать – и крепость, и допросы,
И что останется народ
Как был – неграмотным, забитым,
А Новикуву быть забытым…
Он слышит топот лошадей.
За ним идут. Зовет столица.
И только лица, лица, лица
Дворовых плачущих людей.
И только версты вдоль дороги,
В пыли казачий эскадрон…
Упасть императрице в ноги?
Нет, не бывать! Он погружен
В раздумья. Если б не интриги,
Успел бы многое за век.
И то сказать – читает книги
Теперь в России человек.
А значит – не пропало дело,
А слава – это пустяки…
И солнце медное горело
Над желтой скатертью реки.

1968

< section>

Мундир

Кудрявый Пушкин, враг порядка,
Душа лентяев и задир,
Пылится в сгибах и на складках
Твой камер-юнкерский мундир.
Подобно сплетням и доносам,
Он сохранил пристойный вид.
Музейный сторож с пылесосом
Его торжественно хранит.
И если где-то существует
Мундира пыльная душа,
Она, должно быть, торжествует,
Таким вниманьем дорожа.
Она, привыкшая к скандалам,
Давно осталась не у дел.
Ах, Пушкин! Стал бы генералом,
Когда бы голову имел!
Играл бы в карты или шашки,
Закладывался б на пари,
Смотрел спокойно бы на шашни
Своей супруги Натали.
Писал бы оды и сонеты
В альбом княгине Шаховской
И в декабристов у Сената
Стрелял бы твердою рукой.
Носил Владимира в петлице
И умер бы не в тридцать семь,
А в семьдесят три года, в Ницце,
Разбитый астмою совсем.
1968

19 октяб ря 1836 года

Как памяти легко!
Воспомним наш Лицей!
Бутылочка Клико
И шумный круг друзей.
Но кто там в стороне,
Задумавшись, молчит?
Топи печаль в вине
И радуйся, пиит!
Друзья твои уже
Продвинулись в верхи,
А у тебя в душе
Стихи, одни стихи.
Чиновник, дипломат,
Мундир, еще мундир…
Чего же ты не рад,
И пир тебе не в пир?
Судьба ли подвела?
Попутали ль грехи?
Но все твои дела —
Стихи, одни стихи.
Случаен этот дар,
Как нйчет или чёт,
А твой душевный жар
И труд ночной – не счет!
Ах, легкость! Ах, игра
Пера при свете свеч!
«Пора, мой друг, пора…»
И жизни не сберечь.
1971

Княжна

Он прекрасен без прикрас,

Это цвет любимых глаз.

Это взгляд бездонный твой,

Напоенный синевой

Николоз Бараташвили

Далекая картина
Из дедовских времен:
Княжна Екатерина
И колокольный звон.
Из церкви полутемной
Домой спешит легко
Княжна в одежде скромной,
А рядом с ней Нико.
О юноша невзрачный,
Хромой канцелярист!
Зачем с улыбкой мрачной
Пером ты чертишь лист?
Зачем стихи слагаешь
И даришь ей тетрадь?
Неужто ты не знаешь,
Что счастью не бывать?
Не станет ждать поэта
Спокойная княжна.
Княжне тетрадка эта
Почти что не нужна.
Княжна как бы в тумане
Предчувствует в душе,
Что с князем Дадиани
Обручена уже.
Обречена пылиться
Тетрадка до поры.
Ленивая столица,
Уснувшие дворы…
Воистину далёко
До будущих времен.
И на горе высокой
Белеет Пантеон.
1970

Мерани (Из Николоза Бараташвили)

Мчит меня без путей Мерани.
Ворон криком мне сердце ранит.
Выше гор, Мерани, взлетай!
Мои думы ветрам отдай.
Разрезай седую волну,
По ущельям неси меня,
Сократи минуту одну
Моего тревожного дня.
Не страшны нам холод и зной,
И великая сушь в пути.
Мчи, Мерани! Хозяин твой
Все невзгоды готов снести.
Буду я отчизну искать,
Потеряю верных друзей,
Не увижу отца и мать,
Не услышу любви моей.
Приютит меня чуждый край,
Я иную встречу зарю.
Ты, звезда моя, мне сияй!
Тайны сердца тебе дарю.
Я любовь доверяю морю
И порыву Мерани в горе.
Выше гор, Мерани, взлетай!
Мои думы ветрам отдай.
Вдалеке от родных могил
После смерти буду зарыт.
Мне на грудь склоняясь без сил
Не заплачет любовь навзрыд.
Черный ворон лишь прокричит
Среди темных высоких трав,
Буря дикая закружит,
Мне песком могилу убрав.
Не слезами – ночной росой
Будет этот оплакан миг.
Не рыдания над собой
Я услышу, а волчий крик.
Так лети, мой Мерани, вдаль,
Выноси за предел судьбы!
Несгибаем всадник, как сталь,
И достоин вечной борьбы.
Пусть умру я один, без крова,
Буду биться с судьбой сурово.
Выше гор, Мерани, взлетай!
Мои думы ветрам отдай.
Не напрасно быстрее стрел
Мчались помыслы седока.
Где Мерани, как вихрь, летел,
След останется на века.
Мой собрат, отправляясь в путь,
Избежит на тропе невзгод.
Может статься, когда-нибудь
По моим следам он пройдет.
Мчит меня без путей Мерани.
Ворон криком мне сердце ранит.
Выше гор, Мерани, взлетай!
Мои думы ветрам отдай.

1968
Перевод с грузинского

Баллада о капитане Роберте Скотте

«В память капитана Р. Ф. Скотта, офицера флота, доктора Э. А. Уилсона, капитана Л. Э. Дж. Отса, лейтенанта Г. Р. Боуэрса, квартирмейстера Э. Эванса, погибших при возвращении с полюса в марте 1912 г.

„Бороться и искать,

Найти и не сдаваться!“»

(Надпись на кресте, установленном

на месте гибели Скотта и его товарищей.)

Тему пробуя, легкую с виду,
Собираясь, как в дальний отъезд,
Ясно вижу в снегах Антарктиды
Деревянный обструганный крест.
Перекладина грубой работы,
И на ней – имена пятерых
Англичан экспедиции Скотта,
А внизу теннисоновский стих.
Вам, мужчины особого склада
Из породы