голову, я совершенно потерял контроль над собой. — Это фигня! Это чертовня! Это хреновина! — кричал я. — Она уже разлучила нас с нею! Теперь она потеряет и тебя!
— Что ты? Что ты? — испугалась она. На глазах появились слезы. — Какой ты нервный стал, папа…
Как я и предполагал, худсовет не принял сна моей дочери. Сделано это было в очень вежливой, прямо-таки доброжелательной манере. Много говорили о поисках, трудностях, инерции зрительского мышления и кассовости. Регина предложила считать сон внеплановой работой. Его разрешили демонстрировать на студенческих вечерах.
Кому разрешили?..
Кончилось тем, что худсовет предложил мне в соавторы сценариста. Это был профессиональный эстрадный драматург по фамилии Рытиков. Оказалось, что у него уже готов план сценария. У Рытикова был костюм со множеством карманов. В каждом из них лежало по сценарию, скетчу, репризе или тексту песенки. Рытиков напоминал человекообразную обезьянку. Когда искал сценарий в карманах, было похоже, что он чешется.
В сценарии у него все что-то строили и пели.
После худсовета Регина повела меня к себе в кабинет. Она шла впереди по коридору, сухо кивая встречным артистам и режиссерам. Я понуро плелся за нею. Проходя мимо, встречные изображали на лице сочувственную улыбку, в которой сквозило заметное удовлетворение. Решение худсовета уже разнеслось по этажам.
Регина вошла в кабинет, пропустила меня и заперла дверь на ключ.
— Ты должен согласиться, — сказала она тоном, не допускающим возражений. — Звание лауреата у тебя в кармане. Год будешь катать программу, потом получишь заслуженного. Пойми, что тебе нужно добиться положения, чтобы сниться так, как ты хочешь!
— Да-да, — сказал я. — У меня была такая иллюзия. Только я уже снился, как хочу и кому хочу, семь лет назад.
— Ну зачем я с тобой вожусь? Зачем? — прошептала она, прикрывая лицо ладонями.
— Я не прошу, — сказал я.
— Как же! Мы гордые! — обозлилась она. — Ты хочешь пополнить толпу непризнанных гениев? Ненавижу!.. Ходят, кривят губы, устало улыбаются, ни черта не де-ла-ют! Ненавижу!
— Хорошо. Я скажу… Худсовет видел сон моей дочери. Я ничего не смог. По-видимому, у меня это прошло.
— Что? Что? — спросила она, округляя глаза.
— Это. Как болезнь проходит…
— Господи! — выдохнула она. — Прости, я не знала. Как же это я не почувствовала?.. Тогда немедленно отдыхать, лечиться, немедленно! Это временно, я уверена, так бывает. Я все организую.
— Не надо, — сказал я.
Регина засуетилась, раскрывая и листая записные книжки, шаря в ящиках письменного стола. Она вдруг стала похожа на старушку. Нашла телефон какого-то врача, стала звонить…
Я вышел из кабинета.
У подъезда меня поджидала Яна.
— Поговорим? — сказала она.
— Поговорим, — пожал я плечами.
Мы молча пошли рядом. Яна зябко куталась в воротник шубки. Еще не было сказано ни слова, а я ощущал себя виноватым. Она всегда умела сделать так, что я ощущал вину.
— Это ведь не ты сделал? — наконец спросила она.
— Что?
— Сегодня ночью.
— Не я.
— А кто?
— Дочь.
Яна, усмехнувшись, выглянула из-за высокого воротника.
— Не стыдно? — спросила она.
Я снова пожал плечами.
— Я ведь чувствовала, — покачала головою она. — Зачем ты так?
— Я не хотел.
— Врешь, — холодно сказала она.
— Я! Я! Я!.. Я это сделал! — закричал я. — От начала и до конца! Придумал, исполнил и передал!
Она внимательно посмотрела мне в глаза.
— Врешь… А жаль.
В тот же вечер, не сказав никому ни слова, я уехал в Москву.
Я малодушно сбежал. Мне надоело все: сны, концерты, филармония, Регина и раздирающие душу сомнения. Я хотел побыть в одиночестве.
Где можно быть более одиноким, чем в огромном городе, в котором ты никому не нужен?
Я устроился у старого приятеля, с которым когда-то вместе учился в институте. У него была двухкомнатная квартира. В пору нашей молодости он тянулся ко мне, мы почти дружили. Потом он уехал работать в Москву, и наше общение прекратилось. Он встретил меня так, будто мы расстались вчера. Я туманно объяснил, что мне необходимо развеяться после жизненных невзгод. Он тактично ни о чем не расспрашивал.
Денег у меня было примерно на год разумной жизни.
Приятель ничего не знал о моих сновидениях. После того как он убедился, что я потерял связь с бывшими однокашниками и ничего не могу о них сообщить, он стал рассказывать о себе.
Он был убежденным холостяком и жил в свое удовольствие. Пять лет назад он получил двухкомнатную квартиру, для чего ему пришлось временно фиктивно жениться. Теперь он возглавлял большой отдел в научно-исследовательском институте. Нечего и говорить, что у него было все, что необходимо холостяку примерно сорока лет для счастливой жизни: машина, мебель, горные лыжи, японский магнитофон, бар, книги и пишущая машинка.
Было у него и хобби. Он коллекционировал женские трусики. Они находились в специальном шкафу, рассортированные по ящикам. На каждом ящике стоял порядковый номер года. Приятель увлекался этим хобби уже четырнадцать лет.
Трусики были упакованы в специальные целлофановые пакеты. Кроме них в пакете находилась этикетка, на которой было напечатано имя бывшей владелицы и стояла дата. В самом первом ящике лежал всего один пакет. Дальше количество пакетов нарастало по экспоненциальной кривой, имелось пятилетнее плато с количеством трусиков около пятидесяти в год, а последние два года наметился небольшой спад.
Когда я к нему приехал, в ванной комнате сушился очередной выстиранный экспонат. Этикетка была уже заготовлена на пишущей машинке. Экспонат звали «Екатерина».
— Екатерина Семнадцатая, — сказал приятель.
Впоследствии я имел честь познакомиться с некоторыми дарительницами.
Я увидел, что многие жизненные удовольствия, включая коллекционирование, безвозвратно прошли мимо меня. Зависти к ценностям приятеля я не испытывал, но охотно поменялся бы с ним расположением духа. Мне казалось, что он непрерывно пребывает в уравновешенном, деятельном и бодром состоянии. Меня же одолевала рефлексия.
По натуре он был спортсмен. Он стремился к удовольствию, как спортсмен стремится к рекорду. Подобно спортсмену, он проводил огромную и целенаправленную предварительную работу, чтобы достичь желаемого. Если ему чего-нибудь хотелось, например, колумбийского кофе, он с видимым удовольствием организовывал цепочку связей, приводящую его в конце концов к желанному пакетику кофе. Чем длиннее и изощреннее была цепочка, тем большее удовлетворение он испытывал. Он не торопился. Для того, чтобы достать кофе, ему приходилось сначала вести в театр сестру зубного техника, затем направлять к нему заведующего магазином меховых изделий, у которого, в свою очередь, приобретал несколько каракулевых
