радовал глаз ровной ухоженностью, но трава на нем росла плотная, сочная. Вокруг бродило человек сорок — разговаривали, смеялись. У кустов носилась вопящая детвора, гоняясь за мячами и друг за другом. Мангал располагался в глубине двора перпендикулярно к веренице столов, украшенных множеством блюд с принесенными домодельными яствами. Призывно поблескивал бочонок пива, окруженный рядами пластиковых стаканчиков. Мангал сделали из бочки: разрезали вдоль и сварили торцы. Помещалась в нем цельная свинья на вертеле — сверкающая жиром, шипящая, дымящаяся — и летел от нее к моим ноздрям чудесный, вкуснейший запах свинячьего дерьма.
— Они жарят ее с головой? — пробормотала Молли. — Неужели кто-то голову ест?
— Ты впервые на барбекю?
— Они в самом деле ее едят?!
— Конечно. Особая честь — съесть свиные щеки. Если тебе их предлагают, обязательно поблагодари, возьми и с аппетитом съешь.
— Ты шутишь? — улыбнулась и тут же нахмурилась, встревожившись: а вдруг я серьезно? — Я не ем свиное лицо.
— Смотри, на нас обидятся. Не забывай: мы здесь ради Дженнифер.
— Да пошли они все, — выговорила неуверенно.
Я ухмыльнулся, рассматривая толпу прихожан Церкви Третьего Воскресения. Разномастное сборище. Молодые, старые, поровну мужчин и женщин. Много жирных. Несколько явных педиков. Пара умеренно привлекательных молодух — меня всегда возбуждают цыпочки, наряжающиеся в церковь, как на вечеринку. Похоже, мы с Молли оказались в центре внимания: я заметил не один заинтересованный взгляд. Кое-кто нас узнал — из тех, чьи дома мы навещали, расспрашивая про Дженнифер. Помахали нам, улыбаясь. Почти у каждого в руках пластиковый стакан, всегда ободряющий знак в обществе верующих. И — о счастье! — тут и там пускают дым в застоявшуюся духоту. Я тут же воспользовался случаем и закурил «Уинстон» — сигарету № 99933.
В общем и целом сборище понравилось. Свои ребята, моего поля ягода: строительные рабочие, магазинные клерки. Недоучки, вылетевшие из средней школы, зарабатывающие спиной и руками, добродушные, жизнерадостные, не любящие доставать других своими бедами. Вдруг показалось: Джонатан Бонжур вовсе не наобум выбрал «Агентство Мэннинга». Удачно выбрал.
Может, знал что-то мне неизвестное?
Я заметил ржущего, сквернословящего парня, облизывающего пальцы, — не иначе пиво пролил прямо на жирное пузо. Утратив интерес, хотел отвернуться, но парень одним движением содрал прилипшую майку, и я увидел бледную складчатую шкуру. А на ней, высовываясь паучьими загогулинами из жирной складки, красовалась свастика.
О-го-го!
Обладатель свастики завихлял задницей, покрутил майкой над головой, изображая стриптиз. Шлепнул по отвислому заду — публика зашлась реготом.
Как видно, здесь холокост не кажется слишком уж трагичным.
— Это как понимать… — начала было Молли, но тут справа донесся жизнерадостный голос Тима:
— Эй! Эй, Апостол!
— Помни про щеки, — предупредил я Молли.
— Я уже сказала: пошли они! К тому же какое…
Договорить я ей не дал — к нам резво ковылял Тим, празднично одетый в древнюю тенниску с «Led Zeppelin»[41] и обвисающие широченные джинсы. На лице прямо написано облегчение. Наверняка трепался про меня, хвастался знакомством и боялся, что не приду.
Я представил его Молли, проявившей чудеса любезности, хотя бедняжка кипела злобой. Свастики на пикнике кое-кому действуют на нервы. Глядела на меня свирепо, пока я рассыпался в любезностях перед Тимом.
— Вот он! — завопил тощий Датчи. — Наш преподобный Нилл!
Скверно я реагирую на восторженные славословия. Сразу внутри начинает шевелиться ершистое, упрямое и скептическое. Пусть бы в самом деле преподобный оказался полным поцем, чтобы можно было приобнять доверительно несчастного Тима и шепнуть на ушко: «Знаешь, парень, мне очень жаль, но кумир твой — того…» Но если уподобить свастику на пикнике ложке дегтя в бочке меда, то по этой же шкале преподобный Нилл оказался цистерной дерьма. На первый взгляд — ничего примечательного. Подтянутый, жилистый, собранный, коротко подстриженный, стандартно-американский брюнет. Но это если в глаза не заглядывать. А вот глаза… Бля!
С десяти ярдов бьют наповал. Куски синего льда, как у пруссака. Но первое, что приходит на ум, — Распутин.
Вы когда-нибудь фото Распутина видели? С паршивого древнего снимка смотрит и прямо за нутро берет. Век с лишним прошел, а под взглядом ежишься, будто ширинку забыл застегнуть.
Ну, мы киношное общее место знаем: у кого глаза с сумасшедшинкой, тот и злодей. Однако жизнь не кино, и я знавал еще кое-кого с глазами маньяка. Я бы умер за Шона О’Мэя — если б он не умер за меня.
Сто шестьдесят фунтов веса, а взгляд на всю тысячу. Попробуй сыграй в гляделки — Альцгеймера заработаешь.
Так что я не спешил с выводами. Честное слово. Меня к ним подтолкнула дама, красовавшаяся рядом с преподобным и всех вокруг испепелявшая взглядом. Аппетитная особа. Зрелая, сильная красота. Не Молли, конечно, но очень даже ничего. Высоченные шпильки дырявят дерн, джинсы — тонюсенькие, в облипочку, а от буферов рыдал бы целый сонм алчных младенцев.
— Кто эта женщина рядом с ним?
— Э-э… его жена Шейла.
— A-а, — протянул я, подумав: «Здравствуйте, миссис Злобная Сука».
— Дружелюбия у нее хоть отбавляй, — обронила Молли.
Ух, обожаю, когда Молли отпускает колкости.
Породу Злобных Сук я знаю хорошо. Они — мой хлеб с маслом. Во имя мести кошельки раскрываются легче всего. Настоящая урожденная Ее Высочество Злобная Сука весь мир спалит, чтобы вам шкуру прижечь. А потом зайдет проведать вас в ожоговое отделение, присядет рядом, нежно поглядывая и опиливая ноготки, а когда медсестры отвернутся, вытрет пилочку о вашу полопавшуюся, воспаленную кожу.
Но здесь и сейчас самая важная для нас особенность Злобных Сук — это их матримониальные предпочтения. Обычно эти твари когтят вялые мягкопузые душонки Добрых Хороших Парней — тех, кто так и просит освободить их от всякой ответственности и нужды думать самим. Уверен, что вы много таких знаете. Конечно, порой Злобным Сукам попадаются и просто невезучие — никогда ведь не знаешь, куда занесет на очередном повороте. Но чаще всего их добычей становятся те, кто вовсе не склонен быть жертвой. Скорее наоборот.
Главная мишень Злобных Сук — социопаты, лютые человеконенавистники.
Я и сам в последние годы брожу в опасной близости от этой людской категории, потому провел изрядно времени в раздумьях: что же сводит вместе Злобных Сук и злобных мерзавцев? По-моему, дело не только в навязчивой устремленности к садомазохизму. Социопатов тянет на Злобных Сук потому, что лишь они одни могут расшевелить застоялое болотце их душ. Моя жизнь — мексиканская мыльная опера, полная воплей и сцен, и я знаю, как легко страсть переходит в насилие. Потому, если вы эмоционально глухи, если вы — из того не слишком малого меньшинства, в ком слово «насилие» будит не больше чувств, чем, например, слово «кресло», Злобная Сука уж точно не встанет в ряд униженных женщин, чью жизнь вы испоганили. Вы ее запомните, вы в нее вцепитесь. Сволочь к сволочи.
Я только бросил взгляд на жену преподобного Нилла и понял: этот пастырь не заурядный провинциальный святоша и уж отнюдь не обыватель, лелеющий безобидные грешки.
Преподобный Нилл — полновесный, законченный и состоявшийся человеконенавистник.
То бишь мой новый главный подозреваемый.
Когда совести нет, всегда найдется что-нибудь по другую сторону закона. Не верите — гляньте на
