— Если провести линию между теми местами, где нашли пальцы рук, — она ткнула в ноленовские крестики, — а потом продолжить ее вот так…
Я рассмеялся. В самом деле пошло — как у большинства американской публики. Ведь даже у меня слабость к черепам и орлам. Вполне возможно, и убийца тоже не отягощен хорошим вкусом.
— Гадом буду, — сообщил я. — Но это крест.
— Что-что? — переспросил Нолен, словно старательный приготовишка, не успевающий за суждениями старших.
Молли передала мне карандаш — покажи, мол.
— Смотрите, — сказал я, — если провести линию от пальца с ноги к линии, соединяющей пальцы рук, и дальше…
— К середине линии, — добавила Молли. — То придем вот сюда!
Я присмотрелся — карту испещряли тонкие крестики, пересечения горизонталей и вертикалей, разбивавших Раддик на секторы. Пересечение намеченных карандашом линий ложилось точно на один из этих крестов.
— Если Молли права, что нас ожидает здесь? — Я тоже ткнул в пересечение линий. — Порция больших пальцев?
— Или тело… тело Дженнифер. — Голос Нолена дрожал.
Проведенные рукой линии были неровными, но точность и не требовалась — сходились они на большом массиве зданий, окрашенных на карте в серый цвет, а не в оранжевый, каким были отмечены на карте прочие большие строения.
— Что это? — спросила Молли, стараясь разглядеть название. — Заброшенная фабрика?
— Заброшеннее не бывает, — ответил Нолен, хмурясь и кивая. — Это «Нашрон». Его забросили, когда еще про Китай на мировом рынке и не слыхали.
По современным меркам «Нашрон» был древним: фабрику построили в начале двадцатого века, когда еще и думать не думали про разделение на экономические зоны и проблемы с узкой специализацией. Вокруг завода тянулась ветхая проволочная изгородь, заделанная там и сям мятыми листами жести. Стены корпусов выщерблены, кирпич потрескался — прямо античные руины. Длинные ряды бывших окон — зияющие дыры в темень, окаймленные гнилыми обломками рам.
— Ребята, вы шутите, — выдохнула Молли, когда патрульная машина пропихнулась сквозь траву и низкие кусты перед воротами.
Фары высветили проржавевшую жестяную табличку с остатками надписи красным — наверное, что-то типа «проход запрещен». Справа высился рекламный щит агентства недвижимости с объявлением о продажах — новенький, аж сиял в свете фар.
— Про газету подумай — какой материал роскошный может получиться, — утешил я Молли, пока Нолен ковырялся с воротами.
Посмотрела искоса, смущенно и робко.
— Да, конечно… может, на первую страницу попаду, с настоящим репортажем…
Я ухмыльнулся и подмигнул.
— Вообще-то я про некролог.
Согласен, не самая лучшая шутка, когда ищешь отрубленные пальцы мертвой девушки, но меня пробрало. Хихикал под нос, пока Нолен перебирал ключи и возился с замком — громадной амбарной гирей, висевшей на якорной цепи. По-видимому, Нолен и его команда периодически наведывались на заброшенную фабрику, проверяли. «Следим за нарушителями», — как он объяснил. То бишь выгоняем бомжей.
Я помог Нолену передвинуть створку ворот — тяжеленную, обшитую гофрированными алюминиевыми листами. Овалы бледного света легли на двор, открывая кусты сумаха, траву, кучи ржавого железа — похоже, детали вагонов. Мы двинулись по остаткам бетонной дорожки. Над нами сомкнулась ночь — темная, глухая, молчаливая. Только слышалось стрекотанье цикад и сверчков.
Остановились у сорванной с петель двери, тяжелой, обитой жестью. Посветили фонарями — пусто, трава и хлам, тени щупальцами протянулись во тьму.
— Фу-у, — фыркнула Молли, перепуганная чуть не до паники. — Что за запах?
Я осветил свое лицо, изобразил простодушие и объяснил: «От меня. Я всегда даю залп перед боем».
— Чипсов наелся? — спросил Нолен серьезно.
Вот же мудак — кажется спокойней удава. По мне, лучше бы слабаки и оставались слабаками. Тогда знаешь, чего ожидать. А то в ночной этой вылазке что угодно может случиться. Поверят-то выжившим. А уж Нолену — во всяком случае. Интересно, где же его подчиненные?
Подумал про ствол, оставшийся на дне сумки в мотеле. Вот, бля.
— Идите за мной, — велел я Молли и Нолену.
Перебрался через кучу хлама и шагнул за порог.
Внутри было просторно, но захламлено кучами обломков, как в шахте или авиаремонтном ангаре. Я пукнул снова — мощно так, аж ягодицам стало горячо.
Фабрика — один здоровенный зал, только там и сям лестницы торчат, ведущие наверх, в офисы. Хлам сбился в кучи, точно принесенный морем, между ними свободно. Я поводил фонарем. На стенах — граффити типа того, что я привык видеть в Джерси, — жалкое подражание стилю барокко. Надпись та же, что видел при въезде в город: «Все похер, всех на хер». Из пола там и сям торчат ржавые пеньки — крепления для станин. Кругом мерзость запустения, смердит гнилой водой и промышленными отходами. В сумраке высятся огромные туши прессов — наверное, слишком древних и негодных для распродажи уже во времена, когда фабрика закрывалась.
Молли с Ноленом послушно двинулись за мной. А у меня случился приступ памяти. Бывает, иногда прицепится мелодия и всплывает в самой неподходящей обстановке. В ушах заиграли «Трагично хиповые». Я напрягся, стараясь сунуть в память заглушку и вызвать что-нибудь более подходящее. Например, «Black Sabbath» — очень кстати, если Молли права и мы найдем пальцы «мертвой Дженнифер» или ее труп. Это важно — моя память безукоризненно сохраняет эмоции. Если состыкуются вещи с разных концов спектра, к примеру слащавое мурлыканье с кровавым фаршем, дурно бывает вспоминать. До тошноты дурно: представьте, каково запихнуть в рот одновременно устрицы и пломбир.
Я не знаю, что задержало мой взгляд, когда фонарь высветил здоровенный верстак. Наверное, показался необычно чистым, незахламленным. Я подошел, ступая по растрескавшимся, качающимся под ногами шлакобетонным блокам. Верстак был вроде тех огромных железных штуковин, какие стоят в школьных мастерских. Чудовище — под таким можно школьников прятать, когда коммунисты начнут ядерную войну. Размером с бильярдный стол и, наверное, потяжелее.
А вот на нем…
— О боже! — выдохнула Молли в тишину, сделавшуюся вязкой и душной.
Крест был обычный — два куска гладкого дерева. А у концов его, делая крест свастикой, лежали большие пальцы рук и ног.
Мы стояли молча, ошеломленные, не решаясь и дохнуть. Я и верил глазам, и не верил. Знал: пальцы настоящие. Но выглядели они словно подделки из дешевой лавки. В особенности ногти — будто свечной воск.
— Он с ума сошел, — прошептала Молли, лицо — бледней отрубленных пальцев.
Мы сообразили, о ком она.
— Нет, это не преподобный Нилл, — сказал я убежденно.
Интересно, откуда появилась эта уверенность — из понимания типов вроде Нилла, наверное. Он уже приложился к власти, распробовал вволю. Нолен говорил, «третьи» хозяйничают в городе. Зачем им такой риск?
— Кто же тогда? — вскрикнула Молли.
— Тот, кто хочет Нилла подставить.
Просто и ясно. Когда дело касается власти, люди мыслят на удивление логично и рационально. Говорил же Альберт: борцы за превосходство белой расы в основном друг по дружке работают.
— Калеб? — спросил я, тревожась.
