запела громкую песнь восторга. Молва оказалась справедливой, и богиня нашла у северного прибрежья озера саркофаг и труп супруга. Когда их с пляской перенесли на берег, Исида бросилась к телу возлюбленного, называла Осириса по имени и страстно его целовала, в то время как юноши устроили над ним чудесный погребальный шатер из ветвей, плюща и цветов лотоса. Установив саркофаг, Исида покинула место скорби и пошла искать сына. Она его нашла на восточном берегу озера, где я уже давно заметил очаровательной красоты юношу, который с многочисленными ровесниками упражнялся в военных играх. Это и был подрастающий Гор.
Пока мать любовалась своим прекрасным сыном, раздался новый удар грома, возвестивший вторичное приближение Сетха. Чудовище бросилось на цветущую могилу своей жертвы, вырвало тело из саркофага, разрубило его на четырнадцать частей, разбросало по прибрежью. Вернувшись на могилу, Исида нашла только увядшие цветы и пустой гроб. Но на берегу озера в четырнадцати местах пылали огни чудесных цветов. Осиротевшая богиня поспешила с девушками к этим огням, а юноши пристроились к Гору и вместе с ним направились к противоположному берегу, чтобы сразиться с Сетхом. Я не знал, куда мне смотреть и что слушать. Тут, среди беспрерывных ударов грома и трубной трескотни, происходила жестокая битва, от созерцания которой мне не хотелось оторваться, а там нежные женские голоса сопровождали пленительными песнями чарующие пляски, так как Исида у каждого из внезапно вспыхнувших огней находила какую-нибудь часть тела супруга и выражала свою радость.
Ах, если бы ты видел эти пляски, Зопир! Нет слов описать грацию движений этих девушек, и я не в состоянии рассказать вам, как изящно они то сходились толпой, то мгновенно быстрее стрел разлетались в стройные, прямые ряды. И из их сплетающихся рядов беспрестанно сверкали ослепительные лучи, потому что у каждой танцовщицы между плеч было зеркало, которое при движении отбрасывало световой луч, а как только они останавливались, удваивало число девушек. Когда Исида нашла последнюю часть Осириса, на противоположном берегу озера раздались победные звуки труб и радостные песни. Гор поразил Сетха и спешил для освобождения отца к отворенным воротам подземного мира, которые находились на западной стороне озера под охраной страшной самки гиппопотама. Тогда послышались все ближе и ближе нежные звуки арф и флейт; небесное благозвучие наполнило округу, вся роща осветилась становившимся все ярче и ярче розовым светом, и Осирис, рука об руку с победоносным сыном, выступил из отворенных ворот подземного мира. Исида бросилась в объятия спасенного, восставшего из мертвых супруга, снова вручила прекрасному Гору вместо меча цветок лотоса и рассыпала во все стороны цветы и плоды. Осирис между тем сел под балдахин, обвитый плющом, и принял поклонение всех духов Земли и Аменты [113].
Дарий умолк. Тогда Родопис сказала:
– Мы очень благодарны тебе за приятный рассказ, но ты еще больше нас обяжешь, объяснив нам смысл этого удивительного зрелища, которое, конечно, имеет глубокий смысл.
– Ты не ошибаешься, – ответил Дарий, – но то, что мне известно, я не могу рассказывать, потому что дал в этом клятву Нейтотепу.
– Сказать ли тебе, какой смысл я, по разным намекам Пифагора и Онуфиса, предполагаю в этом представлении? Мне кажется, Исида – щедрая земля; Осирис – влажность или Нил, который ее оплодотворяет; Гор – молодая весна; Сетх – палящая засуха, которая уничтожает Осириса или влажность. Земля, лишенная производительной силы, скорбно ищет любимого супруга, которого и находит на прохладном севере, куда изливается Нил. Наконец, Гор, молодая животворная сила природы, побеждает Сетха, или засуху. Осирис, как и плодородие земли, был лишь в состоянии кажущейся смерти; он возвращается из подземного мира и, вместе с супругой своей, щедрой землей, снова владычествует в благословенной долине Нила.
– И так как убитый бог вел себя в подземном мире весьма похвально, – сказал со смехом Зопир, – то в конце этой поучительной мистерии удостоился поклонения всех жителей Гаместегана, Дузака и Горофмана, или как там называются все эти обители полчищ египетских душ.
– Они называются аменти, – сказал Дарий, улыбаясь веселой выходке Зопира. – Но история божественной четы изображает не только жизнь природы, но жизнь человеческой души, которая, как убитый Осирис, никогда не перестанет жить и после смерти тела.
– Чудесно! Это я приму к сведению, на случай, если придется умирать в Египте. Впрочем, в следующий раз я хочу во что бы то ни стало присутствовать при этом представлении.
– Я разделяю твое желание, – сказала Родопис. – Ведь старость так любопытна!
– Ты сохранишь вечную юность, – возразил ей Дарий. – Твоя речь еще так же прекрасна, как и лицо, и ум столь же ясен, как и глаза твои!
– Извини, если я тебя перебью, – воскликнула Родопис, будто не слыша изысканно лестных слов, – слово «глаза» напомнило мне глазного врача Небенхари, и память моя до того ослабела, что я должна сейчас же, пока не забыла, спросить тебя о нем. Я уже давно ничего не слышу о великом ученом, которому благородная Кассандана так много обязана.
– Несчастный! Еще во время похода к Пелусию он избегал всякого общества и не хотел говорить даже со своим земляком Онуфисом. Он допускал к себе только старого, тощего своего помощника и только от него принимал услуги. После битвы он вдруг переменился. С сияющим лицом явился он к Камбису и просил царя взять его с собой в Саис и позволить ему выбрать в рабы двух человек из тамошних граждан. Камбис не счел себя вправе отказать в чем-либо благодетелю своей матери и дал ему надлежащее полномочие. Прибыв в резиденцию Амазиса, он тотчас отправился в храм Нейт, велел схватить первосвященника, – который, впрочем, был главным вожаком враждебных нам граждан, – и одного ненавистного ему глазного врача и объявил им, что за сожжение каких-то рукописей они осуждаются на пожизненное, унизительнейшее рабство во власти какого-то перса, которому он их продал. Я был при этой сцене и уверяю вас, что египтянин даже и на меня нагнал ужас, когда грозно объявил своим врагам приговор.
Нейтотеп выслушал его, однако же, спокойно и сказал:
– Если ты, безумный сын мой, из-за твоих сожженных рукописей предал отечество, то поступил несправедливо и не умно. Я бережно сохранил все твои драгоценные писания, скрыл их в нашем храме и полный список с них отправил в фиванское книгохранилище. Мы ничего не сожгли, кроме писем Амазиса к твоему отцу и старого дрянного ящика. Псаметих и Петаммон присутствовали при этом сожжении и тут же решили, в награду за твои сочинения и взамен потери бумаг, которые мы для спасения Египта, к сожалению, вынуждены были уничтожить, предоставить тебе в городе мертвых новую наследственную гробницу. На ее стенах ты увидишь прекрасные изображения богов, которым посвятил себя, священнейшие главы «Книги мертвых» и много к тебе относящихся прекрасных изображений.
Врач побледнел. Он осмотрел сначала свои книги, потом роскошную гробницу и тут же объявил обоих рабов своих свободными, – но их все-таки увели как пленников в Мемфис, – и пошел домой, спотыкаясь, как пьяный, и беспрестанно хватаясь рукой за голову. Дома он написал завещание, которым отказал все имение внуку своего старого слуги, Гиба, и лег, сказавшись больным, в постель. На следующее утро его нашли мертвым: он отравился смертоносным соком стрихноса [114]
