промокшего насквозь человека, которого ждали домой, но сквозь оконные щели Мария ощущала дуновение холодного воздуха; продрогнув, она отошла в глубину полутемной комнаты, и ей казалось, что так всю жизнь будут сумерки, и никогда, никогда не выдастся ни одного светлого дня.
Проходили минуты за минутами, прежде чем она вспомнила, с какой целью пришла в кабинет мужа. И машинально стала стирать пыль с письменного стола, с наваленных в кучу бумаг и с других предметов, находившихся тут. Наконец она добралась до пистолетов, которые Питер не взял с собой в дорогу.
Несколько выше над оружием висел портрет умершей первой жены Питера. Он еще гораздо больше, чем оружие, нуждался в заботливой руке, которая бы стерла с него пыль, потому что до сих пор Мария не решалась дотронуться до него.
Но сегодня она собралась с духом, остановилась перед портретом и принялась пристально рассматривать черты юного лица женщины, с которой Питер был, по-видимому, так счастлив. Ее приковал к себе взгляд темных глаз, выделявшихся на приветливом лице. Да, та женщина наверху выглядела такой счастливой, почти надменно счастливой.
Наверное, Питер гораздо больше уделял внимания своей первой жене, чем ей.
Эта мысль поразила ее в самое сердце, и, не шевеля губами, она задавала целый ряд вопросов немому портрету, который все так же уверенно и ясно смотрел на нее из своей простой рамы.
Вдруг ей показалось, что полные губы портрета задрожали, и он будто подмигнул ей. Холодная дрожь пробежала по ее телу; она начинала бояться, и все-таки не могла оторваться от портрета. Широко раскрыв глаза, она глядела на него в упор.
Она не шевелилась и дышала все скорее и сильнее.
Ей казалось, что взор ее стал острее.
На высоком челе покойной Евы лежала тень. Что это? Хотел ли этим художник выразить угнетающую ее заботу, или это было то, что она видела: только пыль, въевшаяся в краску?
Она подвинула к картине стул и поставила ногу на его сиденье. При этом движении ее платье загнулось. Покраснев, точно на нее смотрели еще другие глаза, кроме нарисованных, она стыдливо накрыла платьем белый чулок и затем одним быстрым движением поднялась на стул.
Теперь она стояла лицом к лицу с портретом. Платок в слегка дрожавшей руке Марии скользнул по лбу Евы и стер тень с ее розоватого тела. Затем она стряхнула пыль с рамки и полотна и заметила подпись художника, которому картина была обязана своим происхождением. Он назывался Артьен Лейденский, и его заботливая рука с досадной точностью воспроизвела даже самые маленькие подробности. Вот серебряная цепь с голубой бирюзой на полной шее, эту цепь она знала хорошо. Питер подарил ее Марии, еще будучи женихом, и в ней она подошла к алтарю; но она никогда не видела крестика из алмазов, который висел посередине цепи. Золотая застежка на поясе Евы принадлежала ей с последнего дня рождения, но она плохо сохранилась, и нужно было сильно нажимать на ее тупые зубцы, чтобы проколоть крепкую материю.
«Она получила все это, когда оно было еще новым, — сказала себе Мария. — Украшения! Что и говорить о них! Но сердце, сердце… Много ли любви оставила Ева в сердце Питера?»
И против воли она все время слышала своим внутренним слухом эти слова, и ей нужно было сильно сдерживаться, чтобы не расплакаться.
— Только бы он вернулся! Ах если бы он вернулся! — громко воскликнула она в тяжелой душевной тревоге.
Она не заметила, как в это время раскрылась дверь, и через порог переступила Варвара. С легким упреком она тихо и ласково назвала Марию по имени.
Мария вздрогнула от неожиданности и, покраснев, попросила ее:
— Протяни, пожалуйста, руку, мне хотелось бы спуститься вниз. Вот я уже и готова. Эта пыль… это был просто срам!
Когда она снова была на полу, вдова сказала:
— Как ты раскраснелась. Слушай, милая невестка, слушай, дитя мое!… — Варвару прервали на середине ее увещаний: раздался сильный стук молотком в дверь, и Мария бросилась к окну. Вдова поспешила за ней и, бросив быстрый взгляд на улицу, воскликнула:
— Это Вильгельм Корнелиуссон, музыкант! Он был в Дельфте. Я это слышала от его матери. Может быть, он принес нам какую-нибудь весточку от Питера. Я пошлю его к тебе, но сначала он должен рассказать мне внизу, что привез. Если тебе понадоблюсь, я буду у Лизочки. У нее жар и болят глаза: вероятно, корь или лихорадка.
Варвара вышла из комнаты. Мария прижала руки к пылающим щекам и медленно ходила взад и вперед по комнате, пока не раздался стук, и в комнату вошел органист.
Поздоровавшись с ним, молодая женщина с волнением спросила его:
— Вы видели в Дельфте моего мужа?
— Да, видел, госпожа бургомистерша, — ответил Вильгельм, — третьего дня вечером.
— Так расскажите же мне.
— Сейчас, сейчас. Я привез вам целый мешок поклонов. Во-первых, от госпожи вашей матушки.
— Она хорошо себя чувствует?
— Отлично и очень бодра. Точно так же многоуважаемый доктор Грот находится в полном здравии.
— А мой муж?
— Я застал его у доктора. Господин Грот велел мне передать вам самые лучшие пожелания. Вчера и третьего дня мы занимались у него музыкой. У него всегда найдется что-нибудь новенькое, только что привезенное из Италии, и когда мы здесь такие мотивы…
— После об этом, господин Вильгельм! Сначала скажите мне, что мой муж вам…
— Господин бургомистр был у доктора по поручению принца. Он очень спешил и не мог остаться до начала пения. Оно вполне удалось. О табулатурах[20] вы можете совершенно не заботиться. Если вы с вашим чудесным голосом…
— Прошу вас, мейстер Вильгельм!…
— Нет, нет, уважаемая госпожа, вы не должны отказываться. Господин Грот говорит, что в Дельфте ни одна девушка не могла бы соперничать с вами в сольных партиях, и если вы, благородная госпожа фон Нордвик и затем старшая дочь господина ван Акенса…
— Ах, дорогой мейстер, — воскликнула бургомистерша с возрастающим нетерпением, — я спрашиваю вас теперь не о ваших мотивах и табулатурах, а о своем муже!
Вильгельм взглянул на молодую женщину не то с изумлением, не то с испугом. Затем, смеясь над собственной недогадливостью, он покачал головой и произнес с добродушным раскаянием в голосе:
— Извините меня, пожалуйста. Иногда даже малое представляется страшно важным, когда у нас вся душа полна им.
Для вашего слуха гораздо приятнее услышать хоть одно слово о вашем супруге, чем всю мою музыку. Разумеется, я должен бы раньше подумать об этом. Ну так вот: бургомистр здоров и много работал с принцем. Отправляясь вчера утром в Дортрехт, он вручил мне для вас письмецо и поручил передать его в ваши руки с самым низким поклоном.
При этом музыкант передал Марии письмо. Она быстро взяла его у него из рук и сказала настойчиво:
— Не сердитесь, господин Вильгельм, о ваших мотивах мы поговорим с вами завтра или вообще, когда вам будет угодно, а сегодня…
— Сегодня ваше время принадлежит этому письмецу, — прервал ее Вильгельм. — Это совершенно естественно. Вестник исполнил свое поручение, а учитель музыки попытает у вас счастья со своими табулатурами в другой раз.
Как только молодой человек ушел, Мария скрылась в свою комнату, уселась там на окне, поспешно развернула письмо мужа и стала читать его:
«Моя дорогая и верная супруга!
Мейстер Вильгельм Корнелиуссон Лейденский передаст тебе это письмо. Я чувствую себя хорошо, но мне было крайне грустно оставлять тебя в годовщину нашей свадьбы. Погода очень плохая. Я нашел принца в глубоком огорчении, но нас не оставляет надежда, и если Господь Бог поможет нам, и всякий будет исполнять свою повинность, то все еще может поправиться. Сегодня я должен ехать в Дортрехт. То, что
