– О матушка, твоя душа отрешилась от всего земного, и потому ты строго судишь людей. Только немногие избранные могут удостоиться благодати полного нравственного возрождения.
– Кто погрешил, как Орион, тот должен каяться.
– Он и раскаивается, стараясь делать добро, где возможно.
– Этот путь не приведет его к спасению. Твой возлюбленный стремится только к земным благам.
– Нет, нет! Он твердо верит в Бога и Спасителя. Он не отступник.
– Однако Орион считает себя вправе обойтись без всякого подвижничества, искупающего его вину.
– Господь прощает истинно кающемуся грешнику, а бедному Ориону пришлось вынести жесточайшие душевные муки.
– Он сам навлек их на себя своим обманом и низостью. Ему предстоит еще немало расплачиваться за прошлое. Искушения подстерегают его на каждом шагу, и каким образом он избегнет их? Предостерегаю тебя, как мать. Не давай воли своей страсти, продолжай наблюдать за ним, не давай Ориону над собой никаких прав до тех пор, пока…
– Сколько же времени я должна показывать ему такое обидное недоверие? – рыдала Паула. – Истинная любовь чужда подозрительности и всегда готова поддержать человека в минуты колебания.
– Да, – перебила ее старушка, – все переносить, все стерпеть – в этом состоит долг истинной любви, и ты не должна от него уклоняться, но тебе не следует вступать в неразрывный союз с Орионом, пока он не выработает себе твердых правил в жизни. Следи за каждым его шагом, поддерживай твоего возлюбленного, не отчаивайся в нем, когда он снова согрешит; старайся сделать его достойным благодати Божьей, но не давай ему окончательного согласия.
Паула была огорчена словами настоятельницы, однако игуменья не доверяла Ориону. Такой тяжкий грешник, как он, навлекший на себя отцовское проклятие, должен был, по ее мнению, отказаться от света и посвятить себя подвигам покаяния, вместо того чтобы получить руку прекрасной девушки, которая горячо любила его. Только самый безупречный мелхит заслуживал бы редкого счастья сделаться мужем Паулы. Почтенная настоятельница сама провела бурную молодость среди соблазнов света и только впоследствии нашла душевный мир за стенами монастыря. Она охотно приняла бы юную дамаскинку в свою обитель как непорочную Христову невесту и убедила бы ее отречься от всего земного, чтобы передать ей управление киновией после своей смерти.
Вероломство мужчин стоило немалых жестоких мук некогда блестящей и знатной женщине, и она хотела оградить Паулу как беззащитную сироту от такой же грустной участи. Поэтому игуменья с жаром доказывала девушке настоятельную необходимость последовать ее совету. Наконец Паула простилась с ней, обещая не давать согласия Ориону, по крайней мере до тех пор, пока он не возвратится из Дамьетты с письмом от настоятельницы, в котором она выскажет о нем свое решительное мнение. Предстоящее бегство давало монахине возможность ближе познакомиться с сыном Георгия.
С того ужасного дня, когда Авилу разорили арабы, а Паула потеряла отца и брата, она никогда не проливала столько слез, как во время разговора с игуменьей. С заплаканными глазами и невыносимой головной болью вернулась девушка в дом Руфинуса, в комнату старой кормилицы. Палящий полуденный зной еще более усиливал страдания дамаскинки. Перпетуя уговаривала свою питомицу лечь в постель, но та наотрез отказалась и только позволила освежить себе голову водой. После того кормилица осторожно перечесала ей волосы, говоря, что это средство всегда помогало ее покойной матери от головной боли.
Таким образом, прошло еще некоторое время, прежде чем Паула и Орион встретились наконец в тенистом местечке сада. Здесь ими овладело невольное смущение; юноша был бледен и расстроен, заплаканные глаза и болезненно сдвинутые брови Паулы еще более усилили его грустное настроение.
– Прости, что я так запоздала, – сказала она умоляющим тоном. – Как долго пришлось тебе дожидаться меня! Но прощание с моим лучшим другом и второй матерью затянулось дольше, чем я думала. Эта разлука так тяжела для нас обоих, а теперь я чувствую жестокую головную боль… Не так надеялась я встретиться с тобой сегодня утром.
– Ты и вчера не хотела уделить мне минутки времени, – мрачно возразил Орион, – а сегодня… Ведь ты слышала, как Руфинус приглашал меня… Я вовсе не требователен, а в особенности относительно тебя, избави Боже! Но разве ты забыла, что тебе предстоит сегодня проститься со мной, и быть может, навсегда? Между тем игуменье ты посвятила несколько часов, а мне отдаешь едва несколько минут – это несправедливо!
– Ты прав, – печально заметила девушка, – но вчера вечером я не могла оттолкнуть от себя бедную Марию, когда она изливала передо мной наболевшее сердечко. Если бы ты знал, как я испугалась, как мне было больно, когда принесли твое письмо!…
– Я должен был спешить к полководцу Амру, – прервал ее Орион. – Опасная поездка в Дамьетту сопряжена для меня с большой жертвой; я не мог предвидеть заранее, в какое рискованное положение буду поставлен. Ты узнаешь об этом позже. И все-таки никакая опасность, никакой труд не испугают меня, если я все буду знать заранее…
– Что я отвечаю на твою любовь? – прервала его Паула.
– Что я счастливейший из смертных, несмотря на пережитое горе, – с возрастающим жаром продолжал юноша. – О Паула, единственная, обожаемая девушка, смею ли я надеяться?
– Да, – отвечала она громко и с глубоким чувством, – я люблю тебя и никогда не перестану любить всей душой!
Он бросился к возлюбленной, схватил ее руки и стал покрывать пламенными поцелуями, но девушка осторожно освободилась от него, говоря умоляющим тоном:
– Нет, Орион, прошу тебя, не теперь.
– Теперь, именно теперь, как же иначе? – спросил он с волнением и глубокой нежностью. – Но ты права. Зачем мы останемся здесь, где нас могут видеть посторонние? Пойдем в комнаты, там мы будем наедине с нашим счастьем.
– Нет, нет! – торопливо прервала дамаскинка, дотрагиваясь рукой до своей воспаленной головы. – Сядем лучше на скамью под сикомором: там тень и прохлада, там ты скажешь мне все нужное, и узнаешь от меня, как моим сердцем владела любовь.
