– А я только в одной сандалии! – подхватил сенатор. – Хорошо, если так кончится… а то весь город говорил об отношениях Доры к Ориону. Нам не следовало приглашать их к себе одновременно, но ведь тебя не переспоришь… Вот и наделала бед! Ступай же к ним, Мартина, иди!
– Сейчас, сейчас! Только посмотрим еще раз в окно. О какой яркий закат! Но нет, уж слишком поздно: краски зари успели потухнуть. Две минуты назад все небо полыхало пурпуром, точно мой сирийский плащ. Теперь вдруг наступили сумерки… Этот старинный дом и сад великолепны! Именно таким представляла я себе жилище мукаукаса.
– И я также, – отвечал сенатор. – Однако тебе пора прервать уединенную беседу молодых людей. Если все пойдет удачно, Дора крупно выиграет!
– Конечно! – воскликнула Мартина. – Но ведь у нее также отличное состояние. Одна загородная вилла чего-нибудь да стоит! Я заранее предвижу, что молодые супруги будут проводить на ней каждое лето. А если бедняжка Нарсес не переживет неволи… Нелегко провести в рабстве целых два года… тогда… тогда я не прочь…
– Изменить завещание? Будем надеяться, что до этого не дойдет. А теперь ступай к Элиодоре, прошу тебя!
– Сейчас, сейчас! Надо же дать им время высказаться. После Нарсеса мне ближе всего…
– Орион и Дора? Согласен с тобой; однако тебе пора…
– Может быть, грешно говорить о живом, как о покойнике… Но во всяком случае бедный мальчик не должен поступать обратно на военную службу.
– Разумеется, но послушай, Мартина…
– Завтра сын Георгия упросит полководца помочь нам…
– Да, если юноша останется здесь…
– Давай биться об заклад, что Элиодора удержит его.
– Я что, дурак? – со смехом спросил сенатор. – Разве я получу с тебя что-нибудь, если выиграю?
На этот раз матрона послушалась мужа и выиграла заклад. Чего не могли достичь предостережения преданного Нилуса, уговоры сенатора Юстина и голос собственной совести, упрекавший Ориона за измену своей религии, то было сделано вкрадчивой лаской Элиодоры. В ее сердце вспыхнуло бурное пламя, когда она увидела явное волнение юноши при неожиданной встрече. И молодая женщина бросилась в объятия возлюбленного, а потом, замирая в блаженстве, смиренно опустилась к его ногам, обняла его колени и, устремив на любимого свои чудные глаза, стала умолять, чтобы он не покидал ее сегодня, чтобы остался в Мемфисе хоть до завтрашнего дня, а потом делал, что хочет. Красавица была не в силах отпустить от себя Ориона в опасный путь именно сегодня, когда наконец осуществилась ее заветная мечта и они снова были вместе. Юноша не хотел уступить, но тогда Элиодора бросилась к нему, осыпая горячими поцелуями его губы и нашептывая ласковые имена, которые когда-то опьяняли молодого египтянина.
Орион никогда не думал серьезно о женитьбе на этой восхитительной женщине и вскоре охладел к ней, оставив Византию. Победа над Элиодорой досталась ему слишком легко. Неприступная с другими, она скоро отдалась юному чужестранцу, как будто отуманенная волшебными чарами. Но в настоящую минуту Ориона привлекало в ней именно то, что отталкивало раньше. Именно так хотел он быть любимым: с полным самоотвержением, от всего сердца; такой любовью, которая не требует ничего, кроме ответной любви, не знает оговорок, не допускает чужого вмешательства. Эта молодая, прекрасная женщина ради него подвергла себя осуждению света, безропотно страдала и никогда не жаловалась, зная заранее, что любимый человек покинет ее и никогда не назовет своей женой. Да, Элиодора умела любить; ее беззаветная преданность воодушевила в настоящую минуту упавшего духом Ориона; когда он горько сомневался в себе, перед ним явилось существо, которое поклонялось ему, как кумиру, и сыну Георгия было отрадно чувствовать себя не только предметом любви, но и обожания.
И сколько было в Элиодоре истинной женственности, как она цвела красотой!
Ее дивные глаза надоели Ориону в Константинополе; они смотрели на него с такой же мольбой, когда она старалась отдалить час разлуки или просила надеть ей плащ. Но теперь этот поразительный взгляд, пленивший с первого раза молодого египтянина, был полон для него новой прелести и будил в душе уснувшие чувства.
Элиодора победила; юноша обещал ей по крайней мере обдумать, не может ли он освободиться от своего обязательства, но тут он вспомнил про Паулу, и внутренний голос подсказал ему, что она принадлежит к высшему разряду людей, чем эта увлекающаяся, подобострастная женщина, союз с которой угрожал заглушить в нем и жажду благородных подвигов, и стремление к нравственному совершенству.
Наконец Ориону удалось вырваться из объятий чародейки, и едва он успел стряхнуть с себя ее чары, как устыдился своей слабости: он изменил любимой девушке в той комнате, где она жила!
Вопрос Элиодоры о беленькой собачке, подаренной ему на память, воскресил перед ним историю несчастного смарагда. Он завел обиняками речь о страсти молодой женщины к редким камням и намекнул, что им надо переговорить о крупном изумруде, недавно посланном ей. Элиодора встрепенулась при этил словах и с такой детской радостью принялась благодарить возлюбленного за редкий подарок, так вкрадчиво убеждала его в необходимости отложить свою поездку, что молодой человек уступил ее мольбам. Он говорил сам себе, что старик Руфинус может обойтись без него, и оправдывал свое непостоянство долгом благодарности к добрым друзьям, которые нуждались в помощи. Его присутствие на барке не могло принести особенной пользы мелхитским монахиням, тогда как пленный Нарсес рисковал жизнью, если его рабство продлится еще долее. Во всяком случае пришла пора принять какое-нибудь твердое решение, и Орион решил остаться.
Руфинуса следовало немедленно уведомить об этом; однако сын Георгия не нашел в себе достаточно силы, чтобы написать старику, и вздумал послать для переговоров Нилуса, который так сильно восставал против опасной поездки.
Элиодора от радости захлопала в ладоши, и когда Мартина постучалась к ним в дверь, молодые люди вышли в ярко освещенную прихожую.
Вдова сияла счастьем; дорогая одежда, сшитая по последнее моде, придавала ей царственное величие, несмотря на средний рост; недаром все мужчины в Византии восхищались грацией Элиодоры, а женщины завидовали ей. Орион был весел, но по его губам скользила задумчивая улыбка. Он не успел еще растворить дверей, как в прихожую вошли две женщины – это были Катерина и ее горничная. Больного Анубиса перенесли в комнату, которая примыкала к бывшей спальне Паулы. Несмотря на приезд знатных
