Но девочка не слушала и с жаром продолжала:
– Полководец узнает все до единого слова. Но можно ли ему говорить о вашем участии в бегстве монахинь?
– Нет, ни за что! – одновременно воскликнули оба узника.
Мария поняла, что ее предложение принято. Она захлопала в ладоши и прибавила, не помня себя от восторга:
– Положитесь на меня полностью: гонец отправится в путь не позже завтрашнего дня. Я все устрою, как большая, только укажи мне дорогу, Орион. Для верности лучше написать название станций на моей дощечке… Постой, дай сначала мне сгладить воск.
– А что у тебя тут нарисовано? – спросил дядя. – Боже мой! Большое сердце с прямоугольными клеточками внутри. Что это значит?
– Ах, пустяки! – отвечала несколько сконфуженная девочка. – Мне вздумалось показать, как разделено мое сердце между теми, кого я люблю. Пауле принадлежит ровно половина; вот этот квадратик твой, а тут, – девочка ткнула острым концом стилоса в тонкий слой воска, – тут я отвела местечко нашему старику, Горусу Аполлону, но теперь об этом не может быть и речи!
Ловкие пальчики Марии выровняли воск, и на месте стертого сердца – невинной ребяческой забавы – Орион написал важные вещи, от которых зависела жизнь и смерть двух людей. Он сделал это, уверенный в аккуратности и благоразумии своей маленькой союзницы. Завтра ранним утром гонец должен был получить от него еще письмо к наместнику халифа.
– Но ведь быстрая езда обойдется дорого, – заметил казначей, – а между тем не надо забывать, что Амру ездит всегда через горы и Беренику. Если мы соберем даже свои последние золотые, их не хватит на все расходы.
– Берегите свое золото для себя, оно вам здесь понадобится, – перебила Мария. – У меня есть жемчуг и драгоценности моей матери… однако…
– С такими вещами не расстаются, моя добрая девочка, – возразил Орион.
– Почему бы и нет? Что я стану с ними делать? Только драгоценности матери хранятся у госпожи Иоанны.
– И ты не смеешь потребовать их? – спросил юноша. Он обратился к казначею, и, когда тот высчитал стоимость поездки в Медину, сын мукаукаса снял с руки перстень, украшенный великолепным сапфиром, и отдал Марии с тем, чтобы вдова Руфинуса заложила его еврею Гамалиилу. Обрадованная Мария тщательно спрятала дорогую вещь, но когда за ней пришел тюремщик, она опечалилась и стала прощаться с дядей, как будто им угрожала вечная разлука. В коридоре, куда выходила комната Паулы, сторож остановился. По лестнице поднимались люди. Что, если к заключенным пришел для допроса черный векил? Эта мысль испугала девочку, но ее страх оказался напрасным. Два человека с лампами в руках освещали дорогу посетителю, в котором муж Эмау тотчас узнал пресвитера Иоанна, нового епископа Мемфиса, нередко приходившего в тюрьму утешать узников. Сегодня он пришел сюда в такой поздний час, чтобы увидеть осужденную на смерть мелхитку. Осанка и одежда маленькой Марии показывали, что девочка принадлежит к высшему слою общества. Узнав, кто она такая, прелат заметил вполголоса провожавшему его старику дьякону: «Какая неожиданная встреча!» Осведомившись, с кем пришла девочка в такой поздний час, Иоанн снова сказал потихоньку своему товарищу: «Внучка мукаукаса находится на попечении вдовы и дочери Руфинуса! Я давно слежу за этой греческой семьей. Они бывают в церкви всего раз или два в год. Тайные мелхиты заодно с дамаскинкой, и в такой среде вырастает внучка наместника Георгия! Плохо дело! Вениамин и тут обнаружил изумительную проницательность!»
Затем епископ спросил, еще более понизив голос:
– Не взять ли нам ее с собой немедленно?
Дьякон посоветовал ему не спешить, и тогда, подумав, Иоанн прибавил:
– Ты прав; нам нечего торопиться; хорошо, что мы по крайней мере узнали, где живет девочка.
Сторож отворил каморку Паулы. Прежде чем войти туда, епископ ласково обратился к ребенку и спросил: скучает ли Мария по своей матери.
– Очень часто! – ответила девочка.
Тогда прелат провел костлявой рукой по ее кудрям и со словами:
– Я был уверен в этом. Ты носишь прекрасное имя, дитя, и, может быть, по примеру своей матери посвятишь себя служению Богородице, благодатной Марии, благословеннейшей между всеми женщинами.
Говоря таким образом, новый епископ взял малышку за руку и вошел вместе с ней к осужденной. Пока та с удивлением смотрела на позднего посетителя, Иоанна и Пульхерия узнали в нем священника, с таким жаром порицавшего безбожную затею Горуса Аполлона. Это заставило женщин почтительно поклониться ему.
«Может быть, они и якобитки, – подумал про себя Иоанн. – Во всяком случае у них можно спокойно оставить девочку еще на несколько дней».
Он ласково поговорил с женщинами, после чего вдова Руфинуса собралась домой. Тогда епископ обещал завтра или послезавтра посетить ее дом, говоря, что здесь идет дело о счастье одного существа, дорогого им обоим. Иоанна подумала, что он намекает на Паулу, и шепнула:
– Она не догадывается о грозящей ей ужасной участи. Если можно, то пощади ее и не говори ни слова об этом. Пускай бедняжка спокойно проспит хоть сегодняшнюю ночь.
– Если сможет, – вздохнул прелат.
Когда Мария поцеловала его руку, он привлек ее к себе и сказал:
– Как младенец Иисус, так и всякое христианское дитя принадлежит матери, тебе выпало на долю редкое счастье, Мария. Твой отец пострадал за веру, а мать посвятила себя Господу по доброй воле. Жизненный путь ясно начертан перед тобой, дитя, подумай об этом хорошенько! Завтра… нет, послезавтра я приду к вам, чтобы наставить тебя на новую дорогу.
