Эвлеус с сообщниками тебе помог! Еще вчера сердце мое обливалось кровью, чтобы спасти Корнелия, и лучше бы я тебя отправила в могилу, чем его. Но сегодня, когда я знаю, какую игру вел со мной несчастный, я бы сама на себя взяла это кровавое дело, а теперь оно запятнало тебя. Никакой бог не может безнаказанно так оскорблять и насмехаться над твоей сестрой, как это сделал он! Был, впрочем, еще Эвсторг из Вифинии, который, казалось, умирал от любви ко мне и в то же время желал взять в жены мою подругу Каллистрату. На нем также показали свое искусство змеи и хищные звери. Тебя, сильного мужа, известие Эвлеуса охватило холодным ужасом, а во мне, слабой женщине, оно возбудило неописуемое блаженство. Все лучшее, что есть у женщины, я отдала Публию, а он преступно втоптал мой дар в грязь. Разве я не вправе желать, чтобы с его лучшим достоянием — жизнью поступили бы так же, как он осмелился поступить с моим лучшим — моей любовью? Мне следует радоваться его смерти. Да, теперь закрыты прекрасные глаза, которые умели так же хорошо лгать, как строгие уста — говорить о правде. Теперь не бьется вероломное сердце, презревшее любовь царицы, и для чего, для кого? О милосердные боги!
С последними словами Клеопатра с громкими рыданиями закрыла руками лицо и бросилась к выходу.
Но Эвергет загородил ей дорогу и сказал сурово и решительно:
— Ты останешься здесь до тех пор, пока я вернусь. Соберись с силами, потому что при следующем сегодняшнем событии ты онемеешь, а я буду смеяться.
И он вышел быстрыми шагами.
Клеопатра спрятала лицо в подушках дивана и плакала до тех пор, пока громкие крики и шум оружия не испугали ее.
Ее быстрый ум сразу подсказал ей, что происходит. С дикой стремительностью подбежала она к дверям, но двери были заперты. Казалось, ни стук оружия, ни крики не достигали слуха часового, который мерно ходил взад и вперед перед ее темницей.
Шум, лязг оружия, к которым теперь примешивался бой барабанов и звук труб, становились все громче и громче.
В смертельном страхе подбежала она к окну и посмотрела во двор дворца. В ту же минуту распахнулись двери большого парадного зала, и нестройная толпа вырвалась из него в беспорядочном бегстве; за ней бежали новые толпы в вооружении стражи царя Филометра.
Теперь Клеопатра бросилась к дверям комнаты, куда она прогнала детей, но и те двери оказались заперты.
В отчаянии она снова метнулась к окну, приказывала бегущим македонцам остановиться, угрожала, умоляла, но никто не слышал ее. Вдруг на пороге большого зала она увидала супруга с зияющей раной на лбу, щитом и мечом, храбро отражавшего нападение телохранителей Эвергета.
В страшном волнении бросила она царю несколько ободряющих слов. Казалось, он ее услышал, потому что тяжелым ударом щита сшиб на землю вставшего на дороге телохранителя, сильным прыжком очутился в середине своих солдат и исчез с ними в проходе, ведшем к придворным конюшням.
Как подкошенная, упала царица на колени возле окна, и сквозь туман, охвативший ее сознание, услышала топот лошадей, потом громкие звуки трубы и, наконец, в отдалении торжествующие клики:
— Да здравствует солнце солнц!
— Да здравствует объединитель обоих царств!
— Да здравствует царь Верхнего и Нижнего Египта, бог Эвергет!
При последнем возгласе Клеопатра пришла в сознание и встала.
Снова взглянула она во двор и увидела брата на тронных носилках ее супруга, которые несли важнейшие сановники.
Рядом с телохранителями изменника шли ее собственные филобазилисты и диадохи царя Филометра.
Блестящее шествие покинуло большой двор дворца, а когда она услыхала пение жрецов, то поняла, что потеряла корону. Она знала, куда теперь направился ее вероломный брат. Скрежеща зубами, представляла она себе, что теперь там происходит.
Эвергет велел себя нести в храм Пта, где главные жрецы, застигнутые врасплох, должны были провозгласить его царем всего Египта и преемником Филометра.
Перед ним выпустили четырех голубей, которые должны были разнести весть, что на трон отцов вступил новый правитель! Между молитвами и жертвами царю подали золотой серп, которым, следуя старым обычаям, он срезал колос.
Обманутая братом, оставленная раненым мужем, разлученная с детьми, презираемая любимым человеком, лишенная трона, без власти, слабая и разбитая, способная думать только о мести, Клеопатра провела в невыносимых муках два бесконечно длинных часа в своей блестящей тюрьме. Если бы в это время у нее под рукой оказался яд, не колеблясь, она положила бы конец своей разбитой жизни. То она беспокойно ходила взад и вперед по комнате и спрашивала себя, что с ней будет, то бросалась на ложе и предавалась глухому отчаянию.
Здесь стояла лира, которую она подарила своему брату, и взор ее упал на изображение свадьбы Кадма с Гармонией. Женская фигура подавала невесте драгоценные украшения.
Подносившая подарок была богиня любви. Это украшение, как повествовал миф, приносило несчастье всем, кто его наследовал.
С ужасом думала царица об убитом римлянине и вспомнила о той минуте, когда Эвлеус ей сообщил, что ее друга из Вифинии разорвали дикие звери.
Словно гонимая мстительными Эвменидами, Клеопатра в смертельном страхе бегала от одной двери к другой, взывала в окно о спасении и помощи и в один час пережила пытки целого года.
Наконец открылись двери покоя, и в пурпуре, с короной обоих Египтов на могучей голове, сияя радостным возбуждением, вошел Эвергет.
— Привет тебе, сестра! — весело вскричал он, снимая с головы тяжелое украшение. — Сегодня ты можешь гордиться: твой любимый брат высоко поднялся и стал царем Верхнего и Нижнего Египта.
Клеопатра молча отвернулась от него.
Он подошел к ней и хотел взять ее руки, но она вырвалась и гневно воскликнула:
— Возлагай на себя венец за твои дела, оскорбляй женщину, которую ты похитил и сделал вдовой. Ты пошел отсюда на самое постыдное из твоих деяний. Ты ошибся в своем предсказании, оно относится только к тебе. Ты смеешься над нашим несчастьем, но на мне твое предсказание не исполнилось, я совсем не окаменела и не чувствую себя побежденной. Я буду…
— Ты будешь? — перебил ее Эвергет, сперва возвысив голос, потом дружески и мягко, точно в будущем он сулил ей много радости, сказал: — Ты уйдешь с детьми на твою крышу и там столько будешь слушать чтения, сколько захочешь, есть столько лакомств, сколько сможешь, одевать такие драгоценные наряды, какие только пожелаешь, принимать мои визиты и болтать со мной так часто, насколько покажется тебе это приятным. Мне же твое общество приятно сегодня и всегда. Кроме того, ты всегда можешь ослеплять своими остротами греческих и иудейских ученых до тех пор, пока они все вместе не ослепнут. Может быть, ты приобретешь свободу раньше, тогда к твоим услугам вся царская сокровищница, конюшня, полная благородных коней, и великолепные покои в царском дворце в Брухиуме, в веселой Александрии. Все зависит от того, как скоро наш брат Филометр, который дрался сегодня, как лев, убедится, что он больше подходит для роли начальника конного отряда, бойца, гостеприимного хозяина, с удовольствием слушающего пустые споры гостей, чем для правителя. Разве не замечательно для исследователей в области жизни души — я подразумеваю себя и тебя, — разве не замечательно, что человек, в мирной жизни мягкий как воск или гибкий тростник, в бою делается тверд и остер, как добрый тяжелый меч. Мы сильно схватились друг с другом, и за этот шрам у меня на плече я должен быть ему благодарен. Если Гиеракс, пустившийся за ним в погоню, схватит его вовремя, он добровольно откажется от трона.
— Так он еще не в твоей власти и успел вскочить на коня! — воскликнула царица с заблестевшими глазами. — Тогда, дерзкий разбойник, еще не все для нас потеряно! Когда Филометр прибудет в Рим и изложит наше дело перед сенатом…
— Тогда он получит некоторую надежду на помощь республики, — прервал сестру Эвергет, — потому что Рим не потерпит никакого сильного царя на троне Египта. Но вы лишились вашей лучшей опоры на
