– Это был скверный день для махора, который, пожалуй, послужит ему уроком. Здесь, в Фивах, нельзя так свирепствовать, как в походе. С ним случилась сегодня еще и другая история. Хотите послушать?
– Расскажи! – попросили его все в один голос.
– Вы ведь знаете старого Сени, – начал казначей. – Когда-то он был богатым человеком, но роздал все свое имущество беднякам, после того как семь его сыновей погибли один за другим, кто на войне, а кто от болезни. Оставил он себе лишь небольшой домик с садиком и сказал: подобно тому как боги должны принимать его детей в загробном мире, так и он будет милосерден к несчастным здесь, на земле. «Накормите голодных, напоите жаждущих, оденьте нагих» – гласит заповедь. Ну, а поскольку Сени уже нечего больше отдавать, то он, как вы знаете, скитается по городу, ходит на все праздники, сам голодный, жаждущий, едва одетый, и просит милостыню для усыновленных детей своих, то есть для бедных. Все мы подавали ему, ибо каждый знает, ради кого он унижается и протягивает руку. Вот и сегодня ходил он повсюду со своей торбой, и его добрые глаза молили о подаянии. Паакер подарил нам по случаю праздника прекрасный кусок пашни, считая, быть может и справедливо, что долг свой он выполнил. Когда Сени обратился к Паакеру с просьбой о помощи, тот прогнал его прочь; но старик не отставал и следовал за ним до самой гробницы его отца, а за ними тянулась целая толпа любопытных. Тогда махор еще раз грубо прикрикнул на Сени, а когда старик ухватился за край его одежды, – поднял плеть и несколько раз наотмашь хлестнул старика, приговаривая: «Вот тебе твоя доля! Вот тебе! Вот тебе!» Добрый старик терпеливо снес эти удары и, открыв свою торбу, со слезами на глазах проговорил: «Свою долю я получил, ну, а теперь подай моим беднякам!» Все это произошло у меня на глазах, и я видел, как Паакер поспешно скрылся в гробнице, а мать его Сетхем бросила Сени свой туго набитый кошелек. Все последовали ее примеру, и никогда еще старик не собирал так много, как сегодня. Пусть бедняки поблагодарят за это махора! Перед гробницей собралось много народа, и ему пришлось бы плохо, если бы стража не разогнала толпу.
Все жадно слушали этот рассказ, ибо, как известно, истории о неудачах гордеца, которого не любит никто, всегда пользуются успехом. Тем временем везир и верховный жрец оживленно перешептывались.
– Итак, не подлежит сомнению, что Бент-Анат все же была на празднике, – говорил Амени.
– И снова виделась с этим жрецом, которого ты так горячо защищаешь, – шепотом добавил везир.
– Пентаура следует допросить нынче же ночью, – промолвил верховный жрец. – Блюда уже выносят, сейчас начнется возлияние. Пойдем, начнем допрос сейчас же!
– Но у нас нет свидетелей, – возразил Ани.
– А нам они и не нужны, – сказал Амени. – Пентаур не умеет лгать.
– Ну, тогда пойдем, – усмехнулся везир. – Теперь этот чудак возбудил и мое любопытство; интересно, удастся ли ему не отступить от правды. Не забывай, что здесь замешана женщина!
– Как всегда и везде, – заметил Амени, подозвал Гагабу и, усадив его на свое место, попросил поддерживать оживленную беседу, хорошенько потчевать гостей и немедленно пресекать всякие разговоры о фараоне, государстве и войне.
– Ты ведь знаешь, – сказал Амени, – мы не одни сегодня. А вино здорово развязывает языки! Помни об этом! Оглядка – мать осторожности!
Везир дружелюбно потрепал старика по плечу и заметил:
– Сегодня в ваших винных кладовых очистится немало места. Говорят, ты не можешь равнодушно видеть пустой чаши и… полной тоже! Ну, так сегодня тебе незачем сдерживать себя! А когда ты решишь, что настало подходящее время, кивни моему домоправителю, что пристроился вот там, в углу. Он привез несколько кувшинов с благороднейшим соком лозы из Библа [182] и поднесет его вам всем. А я еще приду пожелать вам доброй ночи.
Амени обычно удалялся с пира, как только начиналась попойка.
Когда он в сопровождении везира удалился, гостям надели на шеи свежие венки, головы их убрали цветами лотоса, а чаши вновь наполнили вином. Появились музыканты и заиграли на арфах, лютнях и бубнах всякие веселые песни. Дирижер отбивал такт, хлопая в ладоши, а когда пирующие развеселились, то и они стали поддерживать его ритмичными хлопками.
Подвижный и жизнерадостный Гагабу не ударил лицом в грязь и поддержал славу не только хорошего распорядителя, но и человека, умеющего выпить.
Вскоре строгие лица жрецов загорелись весельем, а военные и придворные из кожи лезли, стараясь перещеголять друг друга в разнузданных шутках.
Но вот старик сделал знак, и появился юный служитель храма, весь в венках, с небольшой позолоченной мумией в руках и, пустив ее по кругу пирующих, воскликнул:
– Взгляните на нее! Веселитесь и пейте, пока вы на земле и не стали такими, как она. [183]
Гагабу снова подал знак, и домоправитель везира поднес гостям благородного вина из Библа. Все принялись восхвалять Ани, подателя всех благ, и чудесные качества напитка.
– Какое вино! – вскричал обычно сдержанный глава пастофоров. – Оно словно мыло!
– Что за сравнение! – расхохотался Гагабу. – Объясни-ка нам его смысл!
– Оно, словно мыло, смывает с души все заботы! – отвечал пастофор.
– Прекрасно, друг! – воскликнул Гагабу. – Раз так, пусть каждый воздаст хвалу этому благородному соку. Начинай ты, первый пророк храма Аменхотепа!
– Забота – яд, – сказал тот, – а это вино – противоядие от яда заботы!
– Правильно! Теперь дальше! Твой черед, тайный советник фараона.
– Всякая вещь имеет свою сокровенную тайну, – отвечал советник. – А тайна вина – веселье.
– Теперь ты, хранитель печати!
– Вино опечатывает двери печали и затворяет ворота перед заботами!
– Верно! Именно это оно и делает! Ну, а теперь ты, достопочтенный градоправитель Ермонта, старейший среди нас всех!
– Вино вызревает, собственно говоря, для нас, стариков, а отнюдь не для вас, молодые люди.
– Ну-ка, объясни нам свои слова! – крикнули из-за стола военных.
– Оно делает из стариков юношей, а из юношей-детей, – со смехом пояснил восьмидесятилетний старик.
– Вот вам, мальчики! – вскрикнул Гагабу. – Твое слово, главный астролог!
– Вино – яд! – проворчал желчный старик. – Оно превращает мудрых в глупцов.
– Ну, в таком случае тебе нечего его опасаться! – рассмеялся Гагабу. – Дальше, начальник царской охоты!
– Края чаши подобны губам возлюбленной: когда коснешься их, тебя словно целует невеста!
– Ну, военачальник, твой черед!
– Мне бы хотелось, чтобы Нил вместо воды наполняло вот такое вино, а я был бы такого роста, как колосс Аменхотепа, а самый большой обелиск Хатшепсут [184] был бы моим бокалом, и я мог бы пить, сколько хочу. Ну, а теперь скажи-ка что-нибудь ты сам, почтенный Гагабу!
Второй пророк поднял чашу, любовно посмотрел на золотистую влагу, не спеша осушил чашу до дна и, молитвенно подняв глаза к небу, произнес:
– Друзья мои, я слишком ничтожен, чтобы вознести богам хвалу за такую милость!
– Хорошо сказано! – воскликнул везир Ани, незаметно для гостей вернувшийся в зал. – Если бы мое вино могло говорить, оно, конечно, поблагодарило бы тебя за эти слова!
– Слава везиру Ани! – закричали пирующие, высоко подняв чаши, наполненные благородным вином.
Везир выпил вместе со всеми, а затем встал и сказал:
– Кому из вас это вино пришлось по вкусу, того я приглашаю завтра к моему столу. Там каждый сможет отведать его опять, и если оно и там понравится, то пусть этот человек будет моим желанным гостем каждый вечер! Ну, а теперь спокойной вам ночи, друзья!
Вслед везиру понеслись радостные крики. Когда зал, наконец, опустел, уже занималось утро. Лишь
