Поэт любил своего ученого друга всем сердцем. Небсехт тоже любил Пентаура, обладавшего всем, чего недоставало ему самому: мужской красотой, ребяческой веселостью, прямодушием, восторженностью художника и талантом выразить словом все, что волновало его сердце.
Пентаур был совершенным профаном в науке, которую в совершенстве изучил его друг, но, несмотря на это, обладал удивительной способностью понимать даже самое трудное и сложное. В конце концов Небсехт стал считаться с мнением своего друга больше, чем с суждениями своих товарищей по профессии, ибо там, где Пентаур высказывался свободно и независимо, они попадали в плен предвзятости и традиций.
Комната молодого ученого, отделенная от остальных жилых помещений, находилась под одной крышей с житницей Дома Сети. Хотя по размерам она скорее походила на зал, Пентаур всюду натыкался на целые снопы всевозможных трав, на его пути громоздились клетки из пальмовых ветвей, поставленные друг на друга по четыре и по пять штук, не говоря уже о бесконечном множестве больших и маленьких горшков, обвязанных бумагой с проколотыми в ней отверстиями. Во всех этих клетках и горшках копошились разные животные – от тушканчика, большой нильской ящерицы и желтой совы до лягушек, змей, скорпионов и разных жуков.
На единственном столе, стоявшем посреди комнаты, рядом с письменными принадлежностями лежали кости животных, а также острые ножи из кремня и бронзы самых различных видов и форм. В углу была расстелена циновка, а деревянное изголовье на ней указывало, что она служит ученому постелью.
Едва только у входа в это странное помещение послышались шаги Пентаура, хозяин, словно школьник, прячущий от учителя запретную игрушку, сунул под стол какой-то предмет и, набросив на него покрывало, поспешно спрятал в складках своей одежды острый осколок кремня, закрепленный в деревянной ручке [23], которым он только что орудовал. Затем он сел и сложил на груди руки с видом человека, погруженного в праздные размышления.
Единственная лампа, укрепленная на высокой подставке возле стула, скупо освещала комнату, но даже и этого скудного света было достаточно, чтобы Пентаур, хорошо знавший все привычки своего друга, тотчас понял, что помешал Небсехту, занимавшемуся запретным делом. Узнав вошедшего, Небсехт кивнул ему в знак приветствия и сказал:
– Ну, уж тебе-то не следовало бы меня пугать!
Потом он нагнулся и вытащил из-под стола то, что спрятал там, когда вошел Пентаур. Это была доска с привязанным к ней живым кроликом; в его вскрытой и растянутой деревянными палочками груди билось сердце. Не обращая больше внимания на друга, Небсехт вновь углубился в прерванные наблюдения.
Некоторое время Пентаур молча смотрел на ученого, затем, положив ему на плечо руку, сказал:
– Советую тебе впредь запирать дверь, когда ты занимаешься запрещенными делами.
– Он…н…ни сн…н…яли…– заикаясь, пробормотал Небсехт, – они сняли с моей двери задвижку, после того как застали меня за анатомированием руки подделывателя документов Фатма [24].
– Значит, мумия этого несчастного так и осталась без правой руки?
– На том свете она ему не понадобится!
– Ты хоть положил ему в могилу фигурки ушебти? [25]
– Вздор!
– Ты заходишь слишком далеко, Небсехт, и ведешь себя неосторожно! С тем, кто без нужды мучает безобидного зверька, духи подземного мира поступят точно так же – этому учит нас закон. Я знаю, что ты хочешь мне сказать! Ты считаешь дозволенным причинять страдания животному, если это обогащает твои знания, необходимые, чтобы уменьшить страдания человека…
– А ты не согласен со мной?
Пентаур улыбнулся и, склонившись над кроликом, сказал:
– Как странно! Зверек все еще живет и дышит, а ведь человек от такого обращения давно бы умер. Видимо, организм человека более хрупкий и нежный, поэтому он быстрее погибает.
– Может быть, – пожав плечами, промолвил Небсехт.
– А я думал, что ты знаешь это!
– Я? Откуда? Ведь я же тебе сказал. Они даже не разрешают мне изучить, как движется рука у подделывателя документов.
– Не забывай, чему учит священная книга, – блаженство души зависит от сохранности тела.
Небсехт поднял свои умные маленькие глаза и нерешительно сказал:
– Не спорю. Впрочем, это меня не касается. Делайте с душами людей что вам угодно, а я стремлюсь изучить лишь их тела, чтобы уметь починить их в случае повреждения… Насколько это вообще возможно.
– Хвала Тоту [26], что хоть в этом деле тебе нет нужды отрицать свое мастерство.
– Кто может назвать себя мастером в сравнении с божеством? – спросил Небсехт. – Я ничего не умею, ровно ничего! Я владею своими инструментами едва ли уверенней, чем ваятель, который вынужден работать в темноте.
– Как слепой Резу, рисовавший лучше всех зрячих художников страны, – рассмеялся Пентаур.
– Вот и я могу работать «лучше» или «хуже», – отозвался Небсехт, – но «хорошо» – никогда.
– В таком случае удовлетворимся этим «лучше», – ведь я как раз пришел им воспользоваться.
– Разве ты болен?
– Нет, хвала Исиде! Я чувствую себя таким сильным, что могу с корнем вырвать пальму. Но я хочу просить тебя этой же ночью посетить одну больную девочку. Дочь фараона Бент-Анат…
– У семьи фараона свои врачи.
– Дай мне договорить! Так вот, дочь фараона Бент-Анат переехала на своей колеснице одну девочку, и, говорят, бедняжка в тяжелом состоянии.
– Та-ак, – протянул ученый. – Где же она лежит – на той стороне, в городе, или здесь, в некрополе?
– Здесь. Она всего-навсего дочь парасхита.
– Парасхита? – переспросил Небсехт и задвинул доску с кроликом под стол. – В таком случае я иду!
– Чудак! Ты, кажется, надеешься найти в хижине у этого нечистого что-нибудь интересное.
– Это мое дело. Но я иду. Как его зовут?
– Пинем.
– Пожалуй, с ним не столкуешься, – пробормотал ученый. – А впрочем, кто знает?
С этими словами он встал, открыл плотно закупоренный флакон со стрихнином [27], смазал им нос и мордочку кролика, после чего зверек тотчас же перестал дышать. Положив его в ящик, Небсехт сказал:
– Я готов.
– Ну, нет! В этой перепачканной одежде ты не можешь выйти из дома!
Врач кивнул и, достав чистую одежду, собрался было натянуть ее поверх грязной, но Пентаур воскликнул, смеясь:
– Сначала нужно снять рабочую одежду! Постой, я тебе помогу. Но что это? Клянусь богом Бесом [28], на тебе одежек, что на луковице.
Пентаур был известен среди своих товарищей как большой весельчак и насмешник. Вот и сейчас, увидев, что его друг в третий раз собирается надеть чистую одежду поверх грязной, он рассмеялся, и его раскатистый хохот потряс своды обители ученого.
Небсехт смеялся вместе с ним.
– Теперь я понимаю, почему моя одежда казалась мне такой тяжелой, а в полдень мне было так невыносимо жарко. Вот что, пока я скину лишнюю одежду, ты тем временем пошли спросить у верховного жреца, могу ли я покинуть храм.
– Он поручил мне послать к парасхиту врача и при этом добавил, что девочку нужно лечить так, словно она – сама царица.
– Неужели? А знал он, что речь идет всего-навсего о дочери парасхита?
– Разумеется.
– В таком случае я начинаю верить, что вывихнутые члены можно вправить одними заклинаниями. Ох,
