С тех пор как кончился карнавал, Мишель стал свободнее передвигаться по Венеции. Тени, омрачавшие его воспоминания, от встречи с Ульрихом из Майнца и смерти Магдалены и детей до открывшегося предательства Жюмель, только усилили природную мрачность его характера. Оказаться вдруг в гуще карнавала, в атмосфере развязности, царящей в самом беспечном городе Европы, стало для него настоящей пыткой.
— Какое нынче спокойное утро! — вскричал он, с необычной для себя безмятежностью вдыхая прозрачный и колкий февральский воздух. — Вот как раз в такие моменты Венеция более всего хороша.
Хранитель Fondaco de'Tedeschi, маленький старичок, похожий на гнома, его восторгов не разделял.
— Синьор, на улице мало народу, потому что нынче воскресенье и едва рассвело. Вы и сами не заметили, что просидели за работой до утра. И израсходовали много свечей, за которые не знаю, кто мне заплатит.
Мишель улыбнулся.
— Скажите лучше, что вы просто хотите спать.
Старичок в сильно поношенной рясе францисканца энергично помотал головой.
— Спать не хочу, но порядком замерз. Я впустил вас, послушавшись приказа магистрата здравоохранения, но надеюсь, вы не заставите меня провести еще одну ночь без сна.
— Нет-нет, не беспокойтесь, я завтра уезжаю в Феррару. Просто мне необходимо срочно свериться с некоторыми медицинскими текстами.
— Не смею возражать, но я тоже умею читать, и мне показалось, что это были книги по астрологии.
— Какая разница? — Мишель, раздосадованный наблюдательностью монаха, пожал плечами. — Не знаю, как в Венеции, но во Франции врач, чтобы вылечить больного, обязан знать расположение звезд на небе по отношению к его телу. Это предписание содержится в книге Галена о состоянии здоровья в разное время суток.
— Я уже однажды слышал эту фразу от вашего соотечественника Гийома Постеля. Вероятно, вы с ним знакомы.
— Нет, никогда не слышал, — Но едва Мишель произнес эти слова, как в глубине сознания зашевелилось смутное воспоминание. — Хотя… Что я говорю? Конечно, слышал. Правда, очень давно… Кто-то мне о нем говорил как о мошеннике, но сам я с ним не знаком.
— Да и откуда вам его знать? Он является днем, в компании мегеры, которую неизвестно где подцепил и с которой обращается как с каким-то божеством. Я всегда себя спрашиваю, кто из этой парочки больше не в себе.
Мишель безразлично махнул рукой.
— Не помню, кто такой Постель, да мне это и неинтересно. Скажите-ка лучше, где канал Сан-Поло?
— Недалеко: надо пройти вдоль вот этого канала напротив до площади Сан-Поло, неподалеку от церкви Деи Фрари. Если у вас назначено свидание, то персона, которая будет вас ожидать, — ранняя пташка.
— Вас это не касается.
Мишель заспешил прочь, раздраженный надоедливым монахом, но вскоре замедлил шаг. В последнее время ему так редко удавалось побыть одному, и редко на душе было так хорошо и спокойно. Он уже избавился от кошмара десятидневной давности, когда случайная встреча с человеком в красном вызвала в памяти полузабытые строки, нашептанные Парпалусом: «Под новыми одеждами скрываются коварство, козни и интриги. Кто примерит эти одежды, умрет первым. Цвета Венеции таят в себе западню». О каких бы кознях ни шла речь, к нему это не может иметь отношения.
Он шел довольно долго и в конце концов обнаружил, что площадь Сан-Поло вовсе не так уж близко. Канал привел его к развалинам какого-то здания, перегородившим дорогу, и тогда он понял, что заблудился.
Мишель огляделся в поисках какого-нибудь прохожего и увидел, что прямо к нему из переулка вышли двое. Они были одеты в длинные балахоны из грубой ткани, небрежно выкрашенные в черный цвет. Оба они тоже озирались по сторонам, словно ища и не находя указанный дом. Мишель решил спросить у них дорогу.
— Добрый день, синьоры, — начал он на своем итальянском с провансальским выговором, — Я ищу площадь Сан-Поло, не поможете ли мне?
Фигуры в черном удивленно переглянулись, словно не ожидали, что к ним обратятся. Тот, что был постарше, плотный человек с редеющими седыми волосами, нахмурил брови.
— Мессер, а вы знаете, с кем вы заговорили?
Его напарник, парень с худым лицом, пробормотал:
— Откуда ему знать? Ты что, не видишь, что он иностранец?
— В чем дело? Кто вы? — спросил Мишель.
— Мы могильщики, по-тоскански беккини. Обычно с нами никто не заговаривает, а если увидят, шепчут заговор от сглаза.
Мишель улыбнулся.
— Значит, мы занимаемся одинаковым ремеслом. Я врач, служу в магистратуре здравоохранения. Думаю, вы подчиняетесь тому же магистрату.
Лица могильщиков прояснились. Они собирались что-то сказать, но тут раздался грохот ставней. Кто-то с силой растворил окно на втором этаже небольшого двухэтажного дома, и ставни ударились о розовую от потеков соли стену. Из окна высунулась девушка; на ее осунувшемся лице читалось отчаяние.
— Чего вы ждете, почему не входите? — закричала она на могильщиков, — Я уже больше часа, как за вами послала. Брат из-за вас может умереть!
— Как, он жив? — удивился молодой, — Но мы занимаемся только трупами.
Девушка застыла с разинутым ртом.
— Я вызывала врача с помощником, а не могильщиков! Мой муж дышит, с трудом, но дышит. Уходите, прошу вас. Видно, наш слуга решил, что он все равно умрет. Ну, он получит палок по заслугам.
Старший из могильщиков скорчил гримасу, вздохнул и слегка поклонился.
— Извините за беспокойство, мы сейчас уйдем, — сказал он и указал на Мишеля. — Этот человек — врач, может быть, он вам поможет.
— Тогда пусть он войдет, а вы оба уходите, откуда пришли.
Мишель прикинул, что еще очень рано, и вошел в дом. Ему пришлось подняться по шаткой узкой лестнице между стен, покрытых черной плесенью. Девушка в бесформенном балахоне из грубой льняной ткани ожидала его на площадке лестницы перед освещенной дверью.
— Беккини! Этого только не хватало! — в сердцах проворчала она. — Пойдемте, я провожу вас к отцу.
Мишель ожидал оказаться внутри лачуги, а вошел в удобное, даже элегантное помещение. Бархатные занавеси, фламандские штофные обои, серебряные канделябры, дорогая мебель, повсюду много книг и геометрических рисунков, которыми обычно астрологи изображают дома луны.
Мишель остановился посередине первой комнаты.
— Простите, кто мой пациент?
Девушка нетерпеливо на него взглянула.
— Я же сказала, мой отец. Ему действительно очень плохо. — В ее визгливом голосе прозвучала нотка истинной боли.
— А как его имя?
— Какая вам разница? Он известен под именем Пьерио Валериано, но его настоящее имя Джован Пьетро Больцони.
Мишель вздрогнул. Это имя было ему хорошо известно.
— Где он? — спросил он, стараясь не выдать волнения.
