Первое: кто такой Меркюрен? У меня есть сведения, что он алхимик, знахарь или что-то в этом роде. Можешь разузнать о нем правду?
— Я сделаю все, что смогу, но я еще не познакомилась с Бертраном. Я пока не понимаю, как смогу выудить у него эти сведения.
Катерина невесело улыбнулась.
— Это просто: надо затащить его в постель. Ты ведь сказала, что он красавчик? Ну и развлекись с ним. Утомленный любовью мужчина всегда склонен к откровенности.
Джулия ответила не сразу, борясь со спазмом.
— Я попробую, но это так отвратительно…
— Отвратительно? Не пойму почему! — пожала плечами Катерина, — Ведь Бертран де Нотрдам — не Гвидобальдо делла Ровере, и… — Она остановилась, пораженная. — Вот дура! Как же я не подумала! Ну да, монах же произнес это имя на французский манер… делла Ровере! Вот тебе и…
— Что, мама? — встревоженно спросила Джулия.
— Ничего, ничего. — Катерина быстро овладела собой, — С Бертраном не надо делать ничего другого, кроме того, что обычно делают мужчины и женщины, оставшись наедине. Это заложено в их природе и нравится и тем и другим. С ним, может, и тебе наконец понравится. Расспроси его о Меркюрене, а также о кардинале делла Ровере, который возглавляет инквизицию Тулузы. Ясно, что он родственник твоего бывшего мужа Гвидобальдо, но что это за родство? Может, Бертран знает. Но это не все…
— Что еще я должна сделать, мама? — спросила расстроенная Джулия.
Катерина нахмурилась.
— Молинас получал письма от некоей Анны Понсард из Салона-де-Кро. Я не знаю, кто эта женщина, но она была как-то связана с Мишелем де Нотрдамом, судя по тому, что Молинас ни о ком, кроме него, не думал. Может, Бертран знает и об этом. Спроси его: Анна Понсард из Салона.
— Я попробую. Хотите еще что-нибудь сказать?
Катерина грациозным движением уселась на кровати.
— Да, моя девочка. Мы родились женщинами в очень тяжелые времена. Добыча — только тогда жертва, когда сама себя жертвой считает. Не впадай в эту ошибку: когда юноша вроде Бертрана захочет тобой насладиться, пойми наконец, что ты ведь тоже им наслаждаешься. И ты получишь над ним власть, потому что он уже не сможет без тебя обойтись, а ты без него — сможешь.
— Молинас говорил то же самое, но о женщинах.
— Молинас мертв.
СНОВА ЧУМА
Мишель состоял в головном отряде регулярной пехоты победоносной армии барона де ла Гарда. За спиной авангарда ряды волонтеров шли, как всегда, в полном беспорядке, тем более что по дороге к ним примкнули личности и вовсе не признававшие никакой воинской дисциплины. Это были безработные моряки, набранные в Толоне, когда отряд крестоносцев доставил в этот порт пленных вальденсов для галер. Кроме моряков в ряды волонтеров затесались молодые бездельники, пьяницы и дебоширы, искавшие приключений, а также около сотни проституток, которые ехали в конце обоза на скрипучих телегах, запряженных мулами. Маловато, в сравнении с тысячами жриц любви, сопровождавших французскую армию в походе против Карла V.
На обратной дороге Мишель спрашивал себя, какой прием ждет в Эксе волонтеров, с таким рвением выполнявших человекоубийственный Меривдольский эдикт. Поля были пустынны, усадьбы выглядели заброшенными. Он поделился своими мыслями с бароном де ла Гардом, который объезжал ряды, пытаясь их хоть как-то выровнять.
— Капитан, а вы не находите такое спокойствие подозрительным? — спросил он, указывая на заросшие сорняками пшеничные поля, безмятежно раскинувшиеся под полуденным солнцем. — В поле ни одного крестьянина, да и дома все брошены.
— Вы правы, Нотрдам. Я тоже это заметил, — задумчиво кивнул Пулен, свесившись с лошади. — Тем более что Экс уже виден, и городской парламент должен был бы выслать кого-нибудь нам навстречу.
Морской офицер, скакавший неподалеку и слышавший разговор, подъехал вплотную к барону.
— Из Экса к нам скачет всадник. Я видел его на тропе, пока он не скрылся за деревьями.
— Всего один всадник? — удивился Пулен. — Я ожидал целой делегации, а может, и процессии.
Мишель содрогнулся, услышав, что барон считает то, что произошло на Любероне, своим триумфом. Сам он чувствовал себя усталым и опустошенным. За год в этих горах он поседел, поневоле ежедневно присутствуя при бесчисленных жестокостях. Особенно врезались ему в память события 15–25 апреля 1545 года. В кровавом экстазе люди Пулена, как саранча, налетели на Люрмарен, Кабриер, Мериндоль и остальные города еретиков. «Папские колюбрины» сокрушили укрепления, обеспечив крестоносцам прорыв, а потом слово перешло к шпагам. Ни один дом не пропустили, никого не оставили в живых.
Орда, подстрекаемая вице-легатом Тривулько и падре Пьетро Джелидо, набрасывалась на любое живое существо, применяя самые жестокие способы расправы. Наиболее отвратительная сцена разыгралась в садах Симианы. Пленных женщин, от девяти лет и старше, насильно напоили допьяна, изнасиловали, а потом убили. Ни вице-легат, ни капитан Пулен, ни Пьетро Джелидо, ни высокомерный Мейнье д'Оппед лично не принимали участия в экзекуции, но никто из четверых не сделал попытки вмешаться. Ведь должны же были крестоносцы как-то развлечься…
Опьянение кровью кончилось, когда барон де ла Гард спохватился, что ему нужны гребцы для галер, и отдал приказ прекратить резню. Тогда началась методичная депортация: деревни прочесывались одна за другой в поисках мужчин, пригодных к работам. На весь район отыскали едва шестьсот человек.
Охваченный ужасом Мишель, с тех пор как бойня была остановлена, старался держаться в отдалении. Не убивая сам, он оказался соучастником бредовых в своей жестокости преступлений. Однажды ему удалось заставить прислушаться к своим словам, и он именем Христа спас несколько заплаканных женщин. Но что он мог поделать, если резня велась именем короля, и сам кардинал Тривулько ее вдохновлял? Для него, как и для всякого доброго католика, было неслыханно восстать против дела церкви, и он ограничивался тем, что оказывал медицинскую помощь всем подряд, в том числе и еретикам. Но случалось, что у него буквально вырывали из рук раненых вальденсов и тащили на казнь. После таких эпизодов его мучили кошмары и галлюцинации.
Сразу после разговора Мишеля с капитаном де ла Гардом и морским офицером на дороге показался всадник. Он мчался во весь опор по направлению к войску, которое начало уже подниматься на холм. Поравнявшись с передовым отрядом, он оглядел ряды и подъехал к барону.
— Господин де ла Гард, — запыхавшись, проговорил он, — есть у вас солдат по имени Нотрдам? У меня к нему донесение от председателя Мейнье д'Оппеда.
— Вот он, — удивился барон, указывая на Мишеля, — А для меня у вас нет донесения? Очистив Люберон, я, признаться, рассчитывал на лучший прием.
— Нет, — ответил всадник, на котором была форма оруженосца графа Танде. — Сударь, вы понятия не имеете, что творится в Эксе с тридцать первого мая. Советую вам не входить в город и поменять направление.
Не спешиваясь, он вытащил из-за пазухи сложенный пополам листок и отдал его Мишелю.
— Мои солдаты имеют право на отдых, — запальчиво заявил Пулен. — Я не могу заставить их продолжать марш.
— Сударь, в Эксе они отдохнут навечно: в городе чума.
Барон вздрогнул.
— Вот это да! Когда мы уезжали, что-то такое было…
Оруженосец пожал плечами.
— Не было ничего общего с тем, что творится теперь. Город за пятнадцать дней превратился в кладбище. Господин Мейнье приказал даже закрыть все колодцы, потому что очень многие бросались туда, чтоб покончить счеты с жизнью, но это не помогло. Самоубийства продолжаются, только теперь жители
