— Что будем делать?
— Что делать? — переспросил Па, — Да у нас дел невпроворот! Но прежде всего вот что!
Резко поднявшись, он подошел к стенным часам и тщательно завел их. Потом взял почтовый календарь с камина и вычеркнул карандашом прошедшие дни.
— Суббота, воскресенье, понедельник. Ну вот, сегодня у нас, значит, вторник, второе марта.
И Па поставил календарь на место. Все это он проделал очень спокойно, даже слишком спокойно. Не глядя ни на кого из нас. И повторил:
— Главное, не потерять счет времени!
Я лично нашел это странным. Трудно было понять, что он имеет в виду и почему придает такое большое значение этим мелким действиям.
Ма сидела возле камина, и я видел, как в полумраке за ее спиной мерно ходит туда-сюда медный маятник часов, поблескивая в отсветах пламени. Ноэми стояла с котом в руках и удивленно таращилась на отца.
— Ну вот что, дети, — сказал Па, — вы помните, что нам рассказывал пастух? Зимой, когда ребятишки из деревни не могли спускаться в школу, кто-то из взрослых брался учить их там, на месте. Здесь этим займусь я!
Я не то чтобы недолюбливал школу — вовсе нет! — но, конечно, втайне надеялся, как и любой мальчишка моего возраста, что благодаря снегопаду у меня образуются пусть небольшие, да каникулы. Конечно, из-за заносов я пропустил свидание с Катрин, и вначале это не давало мне покоя. Но я быстро утешился, решив, что ничего еще не потеряно и у меня еще будет много других возможностей проводить ее до дома.
А главное преимущество состояло в том, что не нужно было вскакивать в половине седьмого утра и дожидаться автобуса в темноте и на холоде; теперь можно вволю поваляться в постели или спокойно почитывать «Робинзона Крузо» в уголке у камина. Конечно, мне приходилось терпеть присутствие Ноэми: куда лучше было бы, если бы родители заботились обо мне одном. Но все же я говорил себе, что даже рядом с крикливой, суматошной сестрой несколько дней полной свободы — совсем неплохая штука.
И вот теперь Па решил снова запрячь пас в учебу!
— Начнем с завтрашнего дня. Займемся французским, историей. Несите-ка мне свои учебники, а я подыщу вам что-нибудь в библиотеке. Заниматься будем здесь, все втроем.
Ноэми, ясное дело, пришла в полный восторг и не постеснялась выразить это в присущей ей бурной манере. Мне ничего не оставалось, как тоже согласиться, но я с трудом удержался от кислой гримасы.
Теперь, по прошествии времени, я, кажется, лучше понимаю замысел моего отца. Мы оказались в заточении и рисковали утратить всякое представление о времени. Вот почему он заставил себя действовать осмотрительно и хладнокровно. Он мгновенно мобилизовался. Он завел часы, отметил день в календаре, организовал оставшееся нам жизненное пространство — пространство дома. Назначил каждому из нас свою роль и место. Человек с богатым воображением, он в это утро провидел угрозу смятения, паники, а быть может, и безумия. Но он ничего или почти ничего не сказал об этом, просто вступил в бой со стихией, который, как он знал, будет затяжным и опасным…
Па подошел к столу, спросил, не осталось ли еще кофе, и, размышляя о чем-то, медленно выпил чашку.
— Хорошо! Теперь я попытаюсь прокопать ход в снегу из чердачного окна. Думаю, это будет несложно. Симон, ты мне поможешь. Надо поглядеть, что там делается наверху. И вообще подышать свежим воздухом. Пошли прямо сейчас!
Он подбросил полено в огонь и отправился в кладовку за лопатой.
Навалив сена до самого окна и положив на него несколько досок, мы устроили нечто вроде платформы, стоя на которой можно было работать. Отец потянул па себя ставень, потом быстро вонзил лопату в белую массу, забившую отверстие. Это был сыпучий, рыхлый снег, о таком горцы говорят: «Он не держит», опасный снег, по которому невозможно пытаться пройти даже на лыжах — наверняка утонешь в нем с головой.
Отец набивал им ведра и передавал мне, а я опорожнял их в бак. Вскоре он прорыл ход метровой длины, уплотнил его стенки и принялся пробивать дальше узенькое отверстие вроде каминной трубы. Наконец он смог выпрямиться во весь рост в вырытом углублении и дальше стал долбить снег мастерком.
— По-моему, я вижу свет, — сказал он вдруг, — Да, прямо над нами. Дай-ка мне маленькую лопату!
Я побежал за ней в чулан и попутно объявил новость матери и Ноэми, которые тотчас же поднялись из кухни на чердак. В доме, вот уже два дня погруженном в темноту, простое слово «свет» звучало как чудо.
— Где он? Ну где же? — закричала Ноэми, разочарованная тем, что света не видно.
Я велел ей помочь мне, а не задавать глупые вопросы: больше пользы будет, и вообще, пусть потерпит.
Нам удалось подставить лестницу к самому окну, а там отец подтянул ее кверху и установил в прорытой им снежной пещере. Лестница насчитывала всего десять перекладин, но, видно, этого оказалось достаточно, так как несколько минут спустя Па закричал: «Готово, все в порядке!» — и на чердаке забрезжил дневной свет, а из-под папиных ног посыпался вниз белой струйкой снег.
Потом ноги скрылись из виду, и я услышал возглас:
— Ну и ну! Потрясающе! В жизни не видал ничего подобного! Слава богу, хоть снег больше не идет!
Отец находился прямо надо мной, но его голос звучал глухо, словно откуда-то издали.
— Да, снегопад полностью прекратился, — повторил он, — Но какой странный, неестественный свет! Передай-ка мне несколько досок, Симон!
Двигаясь ощупью, отец нашел край крыши, и, поскольку снег, сметавшийся ветром, лежал здесь не таким толстым слоем, ему удалось расчистить небольшое пространство. Он снял несколько сланцевых плит, оголил стропила, и мы услышали ожесточенный стук молотка. Работа оказалась нелегкой, отцу понадобилось добрых два часа, чтобы добиться своей цели.
— Ну, теперь идите сюда, — сказал он, наклонясь над люком, и помог нам, одному за другим, подняться по узкому проходу и ступить на хрупкий, сколоченный им помост.
Зрелище было и в самом деле еще более устрашающее, чем накануне. Снегопад кончился, но снег покрывал всю округу ровным, без единой впадины, слоем; пейзаж сделался совершенно неузнаваемым. Да, это был иной мир: плоский, упрощенный, спрямленный; под гладким белым покровом, который ветер расправил, словно крахмальный чехол, я с величайшим трудом мог определить местоположение сада, лужайки, дороги и в отдалении — гребней гор и долины, знакомых мне до мельчайших подробностей. Над этой равниной низко нависло угрюмое небо — однообразно-серое и вместе с тем фосфоресцирующее каким-то нездешним светом. Солнца не было видно. И в неподвижном, застылом воздухе — ни малейшего признака жизни.
Я взглянул на отца. На его бледном лице читался тоскливый ужас. Он взял мою руку и долго держал ее, рядом с нами боязливо жались друг к другу Ма и Ноэми. И внезапно я почувствовал, какие мы крошечные, затерянные в этом огромном мире. Мне пришла на память картинка из детского альбома, который я часто разглядывал: на ней было изображено семейство мышей, вылезшее из норки у подножия холма. Мы тоже как будто выползли из своей норы, куда сейчас вернемся, и я со сжавшимся сердцем спрашивал себя, чем же все это кончится.
Единственной ободряющей приметой была каминная труба, дымившая рядышком, в воронке оплавленного жаром снега: дома вас ждет тепло — словно говорила она.
Вдруг Ноэми уткнулась головой в колени матери и разрыдалась.
— Что с тобой? Чего ты испугалась? — воскликнула Ма, — Мы сейчас спустимся вниз, домой, отогреемся в кухне, а через несколько дней снег начнет таять, и все будет хорошо.
