Однажды я не вытерпел, схватил «ковырок» (дубовая палка для упаковки) и со всего размаха ударил его по голове. От этого удара он упал и потерял сознание. Я испугался, думал, что убил его, и убежал из лавки. Однако все обошлось благополучно.
Когда мы возвратились в Москву, он пожаловался хозяину. Хозяин, не вникнув в суть дела, жестоко избил меня.
В 1912 году мне посчастливилось получить десятидневный отпуск в деревню. В то время там начался покос – самый интересный вид полевых работ. На покос приезжали из города мужчины и молодежь, чтобы помочь женщинам быстрее справиться с уборкой трав и заготовкой кормов на зиму.
Из деревни я уехал почти ребенком, а приехал в отпуск взрослым юношей. Мне уже шел шестнадцатый год, я был ученик по четвертому году. Многих за это время не стало в деревне – кто умер, кого отправили в ученье, кто ушел на заработки. Кого-то я не узнавал, а кто-то не узнавал меня. Одних согнула тяжкая жизнь, преждевременная старость, другие за это время выросли, стали взрослыми.
В деревню я ехал дачным малоярославецким поездом. Всю дорогу от Москвы до полустанка Оболенское простоял у открытого окна вагона. Когда четыре года назад я ехал в Москву, была ночь, и я почти не видел местность вдоль железной дороги. Сейчас с интересом рассматривал станционные сооружения, изумительной красоты подмосковные леса и перелески.
Когда проезжали мимо станции Наро-Фоминск, какой-то человек сказал своему соседу:
– До пятого года я здесь часто бывал… Вон видишь красные кирпичные корпуса? Это и есть фабрика Саввы Морозова.
– Говорят, он демократ, – сказал второй.
– Буржуазный демократ, но, говорят, неплохо относится к рабочим. Зато его администрация – псы лютые.
– Одна шайка-лейка! – зло сказал сосед.
Заметив, что я с интересом слушаю (припомнив разговор в вагоне об этой же фабрике, который я слышал несколько лет назад), они замолчали.
На полустанке Оболенское меня встретила мать Она очень изменилась за эти четыре года и состарилась. Что-то сжало мне горло, и я еле сдержался, чтобы не разрыдаться. Мать долго плакала, прижимала меня шершавыми и мозолистыми руками и все твердила:
– Дорогой мой! Сынок! Я думала, что умру, не увидев тебя.
– Ну, что ты, мама, видишь, как я вырос, теперь тебе будет легче.
– Дай-то Бог!
Домой мы приехали уже затемно. Отец и сестра поджидали нас на завалинке. Сестра выросла и стала настоящей невестой. Отец сильно постарел и еще больше согнулся. Ему шел семидесятый год. Он как-то по-своему встретил меня Поцеловались. Думая о чем-то своем, он сказал:
– Хорошо, что дожил. Вижу, ты теперь взрослый, крепкий.
Чтобы скорее порадовать своих стариков и сестру, я распаковал корзину и вручил каждому подарок, а матери, кроме того, три рубля денег, два фунта сахара, полфунта чая и фунт конфет.
– Вот спасибо, сынок! – обрадовалась мать. – Мы уже давно не пили настоящий чай с сахаром.
Отцу я дал еще рубль на трактирные расходы.
– Хватило бы ему и двадцати копеек, – заметила мать.
Отец сказал:
– Я четыре года ждал сынка, не омрачай нашей встречи разговором о нужде.
Через день мы с матерью и сестрой поехали на покос. Я рад был увидеть товарищей, особенно Лешу Колотырного. Все ребята здорово выросли. В начале косьбы что-то у меня не ладилось. Я уставал, потел, видимо, сказывался четырехлетний перерыв. Потом все пошло хорошо, косил чисто, не отставая от других, но во рту все пересохло, и я еле дотянул до отдыха.
– Как, Егорушка, нелегок крестьянский труд? – спросил меня дядя Назар, обняв за мокрые плечи.
– Труд нелегкий, – согласился я.
– А вот англичане траву косят машинами, – заметил подошедший к нам молодой мужик, которого я раньше не знал.
– Да, – сказал Назар, – мы все надеемся на соху-матушку да на косу. Эх, дубинушка, ухнем…
Я спросил у ребят, кто этот мужик, что говорил насчет машин.
– Это Николай Жуков – сын старосты. Его выслали из Москвы за пятый год. Он очень острый на язык, даже царя ругает.
– Ничего, – сказал Леша, – за глаза царя ругать можно, но только чтобы не слышали полиция или шпики.
Солнце припекало все сильнее. Косьбу прекратили, начали сушить скошенную траву. К полудню мы с сестрой, навьючив сено на телегу, взобрались на воз и поехали домой. Нас уже ждали жареная картошка с маслом и чай с сахаром. Все это было тогда так аппетитно!..
Вечерами, забыв об усталости, молодежь собиралась около амбара, и начиналось веселье. Пели песни, задушевные и проникновенные. Девушки выводили сильными голосами нежную мелодию, ребята старались вторить молодыми баритонами и еще не окрепшими басами. Потом плясали до упаду. Расходились под утро и едва успевали заснуть, как нас будили, и мы вновь отправлялись на покос. Вечером все начиналось сначала. Трудно сказать, когда мы спали.
Да, видно, молодость все может. Как хорошо чувствовать себя молодым!
Отпуск прошел очень быстро, и нужно было возвращаться в Москву. В предпоследнюю ночь моего пребывания дома в соседней деревне Костинке случился пожар. Дул сильный ветер. Пожар начался посредине деревни и стал быстро распространяться на соседние дома, сараи и амбары. Мы еще гуляли, когда заметили со стороны Костинки густой дым.
Кто-то крикнул:
– Пожар!
Все бросились в пожарный сарай, быстро выкатили бочку и потащили ее на руках в Костинку. Наша помощь подоспела первой, даже пожарная команда Костинки пришла позднее.
Пожар был очень сильный, и, несмотря на отчаянные усилия пожарных команд, которые собрались из соседних сел, выгорело полдеревни.
Пробегая с ведром воды мимо одного дома, я услышал крик:
– Спасите, горим!
Бросился в тот дом, откуда раздавались крики, и вытащил испуганных до смерти детей и больную старуху.
Наконец огонь потушили. На пепелище причитали женщины, плакали дети. Много людей осталось без крова и без всякого имущества, а некоторые и без куска хлеба.
Наутро я обнаружил две прожженные дырки, каждую величиной с пятак, на моем новом пиджаке – подарке хозяина перед отпуском (таков был обычай).
– Ну, хозяин тебя не похвалит, – сказала мать.
– Что ж, – ответил я, – пусть он рассудит, что важнее: пиджак или ребята, которых удалось спасти…
Уезжал я с тяжелым сердцем. Особенно тягостно было смотреть на пожарище, где копались несчастные люди. Бедняги искали, не уцелело ли чего. Я сочувствовал их горю, так как сам знал, что значит остаться без крова.
В Москву приехал рано утром. Поздоровавшись с хозяином, рассказал о пожаре в деревне и показал прожженный пиджак. К моему удивлению, он даже не выругал меня, и я был благодарен ему за это.
Потом оказалось, что мне просто повезло. Накануне хозяин очень выгодно продал партию мехов и на этом крепко заработал.
– Если бы не это, – сказал Федор Иванович, – быть тебе выдранному, как сидоровой козе.
В конце 1912 года мое ученичество кончилось. Я стал молодым мастером (подмастерьем). Хозяин спросил, как я думаю дальше жить: останусь ли на квартире при мастерской или пойду на частную квартиру?
– Если останешься при мастерской и будешь по-прежнему есть на кухне с мальчиками, то зарплата
