— Он убил папу?
— Нет.
— Маме известно, что случилось?
— Нет.
— Но как…
— Не спрашивай больше.
— Почему ты не хочешь мне это рассказать?
— Потому что так лучше.
— Лучше?
— Для тебя.
— Как это?
Ее глаза матовые, безжизненные.
— Ты пожалеешь.
— Пожалуйста!
Пальцы на перине вздрогнули, резко и нелепо.
— Поверь мне! Ты не захочешь этого знать!
— Захочу!
— Ну, если настаиваешь, — вздыхает она.
Она выжидает, потом продолжает:
— Ты, конечно, знаешь все о твоей матери и Трюгве…
Я опускаю глаза, как будто мне стыдно за свою мать.
Впрочем, так оно и есть.
— Я знал уже тогда.
— Они увлеклись друг другом.
— Странно, что все увлекаются друг другом.
— Такое бывает.
— И папа им помешал.
— Так всегда бывает, когда два человека находят друг друга и один из них принадлежит третьему.
— И они его убили?
Я удивляюсь тому, как буднично я задаю этот вопрос.
Она смотрит на меня.
Я продолжаю наступать:
— Оба участвовали? Или только профессор? Или мама вместе с ним?
Она стискивает зубы.
— Нет, — возражает она еле слышно, — дело было не так!
— Кто из них?
— Никто не убивал твоего отца.
— Но…
— Ты можешь успокоиться? Никто из них не убивал Биргера.
— Значит, это был несчастный случай?
— Нет.
— Я не понимаю.
— Хорошенько подумай, Малыш Бьорн.
Я думаю. Не помогает.
Тут в ней лопается какая-то струна. По щеке бежит слеза.
— Милый мой… — говорит она. — Это Трюгве должен был умереть в тот день. А не Биргер!
— Что?
— Теперь понимаешь? — спрашивает она. Злым голосом. — Это Трюгве должен был умереть!
Я пытаюсь собраться с мыслями, осознать услышанное.
— Ты понял, что я сказала?
Я пожимаю плечами:
— Нет…
— Это Биргер повредил страховку. Чтобы упал Трюгве.
Она отворачивается. Не в силах выдержать мой взгляд.
Как будто все это случилось по ее вине.
— В тот день должен был умереть Трюгве, — снова повторяет она. Коротко, холодно. — Перед отъездом Биргер рассказал мне, что он собирался… — Она останавливается. — Испортить крепления! Я не знаю как! Но так, чтобы она… Но только я не думала, что он на самом деле… Я не думала, никогда… Никогда! — Она поворачивается ко мне, ее рука ищет мою руку. — Твой отец пытался убить Трюгве. Но почему-то погиб сам.
Мы долго сидим и держим друг друга за руку. У меня не осталось слов. Только разрозненные картинки: серая блестящая скала, веревка, которая свертывается клубочком, крик мамы, горка одежды внизу у скалы, кровь. Ствол дерева позади меня, кора, которая царапает мне шею, когда я падаю, теряя сознание.
Я думаю, могли ли это знать мама и профессор все эти годы.
Грета дремлет. Я выхожу в коридор. Опускаюсь на стул прямо у дверей. Мысли мои скомканы. На противоположной стене от двери до двери я насчитываю пятнадцать плиток в высоту и сто сорок в ширину. Две тысячи сто серых плиток. На передвижном столике целый гербарий веток с увядшими цветами.
Немного спустя я опять захожу к ней. Глаза закрыты. Лежит тихо.
— Грета?
Невидимые нити держат ее веки. С трудом раскрываются глаза.
— Упорная старушенция, — пробует шутить она.
— Ты родила ребенка.
Полузакрытыми глазами она смотрит на меня. Взгляд резко изменился.
— Я встретил ее.
Грета смотрит в потолок.
— У нее все хорошо. Диана. Замечательная молодая женщина.
Улыбка на лице появляется откуда-то изнутри.
— Самая прекрасная маленькая девочка в мире. — Голос у нее хрупкий, тонкий. Улыбка теряет силу. — Ей нужна была не такая мать, как я. Во мне этого не было. Майкл — с ним по-другому. Я подумала, что так лучше. Пусть она останется у него. Пусть никогда не узнает обо мне.
Она сильно кашляет. Хочет что-то сказать. Я шикаю на нее, Ее губы шевелятся. Она что-то рассказывает, но голоса нет.
— Я останусь с тобой, — обещаю я.
— Как я устала, — шепчет она.
Я глажу ее руку. Она стонет. И смотрит на меня. Пытается что-то сказать, но язык не слушается. Кашляет. Даже кашель бессильный. Дыхание слабое, натужное.
Пробует подняться на локтях, но опускается.
— Отдохни, — шепчу я и глажу ее лоб. Холодный и влажный.
Проходит час.
Я держу ее руку. Она то засыпает, то просыпается. Иногда смотрит на меня.
Я медленно кладу ее руку на перину и спускаюсь в столовую, где съедаю сандвич, упакованный в целлофан и имеющий такой же вкус. Когда я возвращаюсь, рука Греты лежит точно там, где я оставил ее. Я беру ее и сжимаю. Чувствую, что она пытается ответить.
Так мы сидим долго. Наконец ее дыхание становится таким тихим, что я его не слышу. К нам
