бывший муж — брат Каменева, а сын — троцкист.
Явная очевидность этих обвинений как следствия заурядной склоки в женском коллективе и повлияла, скорее всего, на то, что заявлению Журавлевой в свое время не дали хода. Никто не придал ему серьезного значения. Однако теперь, когда появилось «кремлевское дело», Ежов расценил обнаруженные им документы как весомое доказательство давнего существования «контрреволюционной организации». Укрепили же его в таком убеждении те протоколы допросов, которые он стал получать из НКВД. Сначала время от времени, а начиная с 4 марта, после решения Политбюро о Енукидзе, — регулярно, практически каждый день. На их основании Ежов и подготовил черновой вариант того документа, который после редактуры скорее всего лично Сталиным и Молотовым получил необычное название: «Сообщение ЦК ВКП(б) об аппарате ЦИК СССР и тов. Енукидзе».
В нём, утвержденном Политбюро 21 марта, слегка приоткрывалась завеса тайны, окутывавшей решение от 3 марта. Прежде всего оно дезавуировало решения как ЦИК СССР, так и ЦИК ЗСФСР. Теперь оказывалось, что Енукидзе был «переведен на меньшую работу в качестве одного из председателей ЦИКа Закавказья, причем представительство Закавказской федерации в ЦИК СССР в качестве одного из председателей последнего оставлено за т. Муталибовым». И тут же разъяснялось: «Действительные мотивы этого перемещения не могли быть объявлены официально в печати, поскольку опубликование могло дискредитировать высший орган советской власти». А затем «Сообщение» переходило к сути дела. «В начале текущего года, — указывалось в нем, — стало известно, что среди служащих правительственной библиотеки и сотрудников комендатуры велась систематическая контрреволюционная травля в отношении руководителей партии и правительства, особенно в отношении товарища Сталина, с целью их дискредитации. При ближайшем расследовании органами НКВД источников распространения этой травли было обнаружено в последнее время несколько связанных между собою контрреволюционных групп, ставивших своей целью организацию террористических актов в отношении руководителей советской власти и партии и в первую очередь в отношении товарища Сталина».
Хотя следствие ещё продолжалось и до суда «дело» не дошло, «Сообщение», тем не менее, называло «контрреволюционные группы» — в правительственной библиотеке (Н. А. Розенфельд-Бебутова, Муханова, Давыдова, Бураго, Раевская и др.); в комендатуре Кремля (Дорошин, Поляков, Павлов, Синелобов, Лукьянов и др.); троцкистской молодежи (Л. Я. Нехамкин, С. Л. Седов, Асбель, Белов и др.); а далее подчеркивалось: «Многие из участников и в особенности участниц кремлевских террористических групп (Нина Розенфельд, Раевская, Никитинская и др.) пользовались прямой поддержкой и высоким покровительством тов. Енукидзе. Многих из этих сотрудниц тов. Енукидзе принял на работу и с некоторыми из них сожительствовал».
Казалось бы, после такого утверждения должен был последовать пункт о необходимости отдачи Енукидзе под суд. Однако здесь «Сообщение» делало странный поворот на 180 градусов. Маловразумительный, алогичный: «Само собой разумеется, что тов. Енукидзе ничего не знал о готовящемся покушении на товарища Сталина, а его использовал классовый враг как человека, потерявшего политическую бдительность, проявившего не свойственную коммунисту тягу к бывшим людям». Именно такое, предельно мягкое объяснение поведения Енукидзе, мотивировка его поступков и позволили предельно смягчить намеченные оргвыводы. «Учитывая же вскрытые следствием факты, — отмечало «Сообщение», — и особенно — за последнее время, ЦК считает необходимым обсудить на ближайшем Пленуме ЦК вопрос о возможности оставления тов. Енукидзе в составе членов ЦК ВКП(б)».[103]
Между тем, комиссия Политбюро под председательством Ежова завершила порученную ей чистку служащих Кремля. Из 107 сотрудников аппарата ЦИК СССР, в том числе и правительственной библиотеки, оставила на работе лишь девятерых. Об этом Ежов рассказал в докладах, сделанных 23 марта на трех закрытых партсобраниях: работников ЦИК СССР, ВЦИК, Совнаркомов СССР и РСФСР, гаража особого назначения; комендатуры Кремля, специальной охраны и отдельной роты охраны; Школы им. ВЦИК. Поставил в известность коммунистов об отрицательной роли во всем происшедшем Енукидзе, о том, что в правительственной библиотеке арестован 21 человек, в комендатуре Кремля — 14, а всего под следствием находится 65 человек.
Реакция Енукидзе на происходящее оказалась элементарно простой. Он не стал возражать, спорить, защищать себя. Промолчал, признавая тем самым все обвинения в свой адрес. Решил переждать грозные события. Практически сразу, 25 марта, направил в Политбюро заявление: «По состоянию моего здоровья я не могу сейчас выехать в Тифлис — место моей новой работы. Прошу предоставить мне двухмесячный отпуск для поправления моего здоровья с выездом для этого в Кисловодск». На следующий день просьба Авеля Сафроновича, возможно, не в последнюю очередь и потому, что тот не стал выяснять, в какой же должности ему предстоит работать в Тифлисе, была удовлетворена.[104]
Ежов — полуграмотный самоучка, познавший лишь одну профессию, партфункционера-руководителя, казалось, не заметил, что НКВД подсунул ему выгодную только наркомату версию. Ту, которую ему пришлось принять, поверить в нее, отстаивать как собственную. Не заметил или во всяком случае не обратил внимания на многие ее странности, противоречия, явные несуразности в переданных ему материалах. Например, что Муханова никак не годилась на ту роль, которую ей отвели Молчанов и Каган. При всем желании она никак не могла проникнуть в Кремль для совершения теракта, ибо еще в декабре 1933 г. уволилась из правительственной библиотеки, перешла на работу в Кинокомбинат. По той же причине она не могла и сообщить Бенксон сведения о системе охраны Кремля, действующей в настоящем, а не в прошлом.
Более того, решающим для Ежова при оценке результатов следствия должен был бы стать вопрос: зачем «разветвленной контрреволюционной организации» поручать убийство Сталина двум женщинам, не умевшим пользоваться оружием, даже не представлявшим, как конкретно они будут осуществлять задуманное преступление. И это при том, что среди арестованных «заговорщиков» находились и высшие чины комендатуры Кремля. Люди, прошедшие Гражданскую войну и потому отменно владевшие оружием. Руководившие обеспечением безопасности членов узкого руководства, в том числе и Сталина, а потому знающие все слабые места системы охраны в Кремле, чем и должны были бы воспользоваться прежде всего. Но Ежов не придал значения такому важному обстоятельству. Просто проигнорировал его, бездумно восприняв версию НКВД.
Нельзя исключить и иной интерпретации происходившего. Столь же возможно, что Ежова поставили в известность об изменившихся после 3 марта правилах игры. Уведомили (кто именно — Сталин, Ворошилов, кто-то иной?) о том, что армейских не следует затрагивать. Как бы забыть о них. Даже о тех четырнадцати, кто был арестован. Поэтому-то Ежов мог и не придать вполне сознательно значения еще одному вопиющему факту. Тому, что из 170 протоколов допросов и 8 — очных ставок, поступивших к нему из НКВД за февраль и март, только один (!) отражал показания сотрудника комендатуры Кремля, Синелобова. Да ещё такой, какой не содержал ни намека на «полезные» для следствия сведения. На все многочисленные вопросы, призванные в любой форме подтвердить лишь одно — передачу им данных о системе охраны Кремля сестре — библиотекарю правительственной библиотеки, он отвечал на редкость однозначно: «не помню», «не знаю», «не было», «отрицаю».
Мог Ежов и вполне сознательно не придать значения столь странной, однобокой, выборочной информации о ходе следствия. И всего лишь как председатель КПК, «забыв» о существовании «кремлевского дела», в первых числах апреля подписать протокол о вынесении Петерсону строгого выговора. «За отсутствие большевистского руководства подчиненной комендатурой, слабую политико-воспитательную работу среди сотрудников и неудовлетворительный подбор кадров». Протокол, в котором одно слово «неудовлетворительный» фактически перечеркивало вскрытый следователями НКВД «заговор с целью убийства Сталина».
Петерсона явно выводили из-под удара. И в прямом, и в переносном смысле. 9 апреля Политбюро утвердило решение, основанное на протоколе КПК. Петерсона освободили от обязанностей коменданта Кремля,[105] а вскоре перевели в столицу Советской Украины, к Якиру, в качестве помощника (заместителя) командующего Киевским военным округом по материальному снабжению. Тем самым он на два года был исключен из числа причастных к «кремлевскому делу».
Сразу же после появления «Сообщения ЦК» прежний вариант структуры «контрреволюционной
