Он отпустил девушку. Та покачнулась, он подхватил ее под руку и усадил на рядом стоящую скамейку. Женщина уткнулась лицом в табличку, которую продолжала держать в руках. Лян закурил.
– Будьте разумной, отдайте табличку мне. И не приходите сюда больше. Ладно?
Женщина протянула табличку Ляну.
– Сергей Кимович, где моя старшая сестра?
– Не я прятал вашу единоутробную сестру, Вероника.
– И вы не скажете, кто прятал?
– Я и не знаю. Я дал клятву позже, чем ее спрятали.
– А это правда, что тот, кто прятал, иногда убивал своих подопечных?
– Этого никто точно не знает, Вероника. Но я допускаю, что порой это было единственным выходом. Я не меньше вас хочу найти вашу сестру, и, если она жива, то под нашим присмотром она была бы в большей безопасности.
– Я понимаю, Сергей Кимович… Скажите, я хьюмен?
– Пока нет, – ответил Лян, – возможно, никогда и не станете. Постарайтесь меньше думать об этом.
– А моя сестра?
– Как я могу это знать?
– Я перееду жить в лабораторию завтра утром, так будет лучше?
– Безусловно. Спасибо.
– Не надо меня благодарить. Я это делаю не для вас.
Женщина встала и быстро пошла по дорожке между могилами. Лян смял сигарету в руке, обжигая ладонь. Затем подозвал жестом одного из «медведей».
– Вот что, Серпухов, – проговорил он тихо, – не спускайте с нее глаз. Если она исчезнет из поля вашего зрения или отдалится от приданных вам людей более чем на пятнадцать верст… Вы знаете, как пользоваться пультом.
– Я понял, Сергей Кимович.
Лян встал и пошел прочь. Он все время поглядывал на табличку, отданную ему Вероникой. Когда его привезут домой, он положит ее в ванну и зальет кислотой.
Аня сидела в кресле и куталась в плед. Угораздило ее поссориться с мужем и уехать с новогодней вечеринки от Крутитских! И вроде права была – напился он, как свинья, и стал клеиться к Ленке, а все смотрели на нее и хихикали. А все равно противно и тоскливо было сидеть дома 1 января одной с дочкой. А муж уже второй день околачивался невесть где. «Может быть, все-таки развестись с Виктором?» Аня встала, чтобы посмотреть в окно на детскую площадку, куда выпустила погулять дочку, и тут зазвонил телефон.
– Алло.
– Привет, Анюта, это Данила. С Новым годом!
– Новый год был вчера, Данила…
– Я далеко был… Ты чего такая кислая?
– Я не кислая.
– Кислая, я же слышу. Можно я сейчас приеду?
– Нет, – после паузы отозвалась Аня, – будет неловко, если муж вернется.
– Ё-моё, – услышала она в трубке, – когда ты научишься не замечать пустяков?
– Пустяков по сравнению с чем, Данила?
– Это я тебе года через три скажу.
– Вот и звони через три года, – зло отозвалась Аня и вдавила кнопку отбоя.
Она подошла к окну, посмотрела на дочку внизу во дворе, вернулась в кресло и заплакала. Ей было больно и противно. Ото всего. Но больней и противней всего оттого, что ей очень хотелось, чтобы Данила был прав. А она сама оттолкнулась от него, от его надоедливой правды, злясь на себя и на него за то, что он навязывает ей. Аня взяла трубку и стала звонить Даниле. Звонила всюду: домой, на мобильный, даже на некий служебный номер, который он ей когда-то оставил, и не нашла его нигде.
«Нужна буду, позвонит», – решила она для себя. Настроение почему-то улучшилось. И потом у нее никогда не было такого легкого и спокойного настроя духа, как в предстоявшие ей четыре года обычной жизни.
Вместо заключения
2000 год. Начало тысячелетия.
Четыре года до активной фазы событий.
2003 год. Авария шаттла «Колумбия».
Начало заговора Советников.
2004 год. Вербовка Анны Филипповой.
