Деловая активность Николая Семеновича Ангарского на том не ограничилась. Желая как можно скорее и проще для себя выполнить определенный Наркомторгом СССР для Мосгосторга план экспорта антиквариата на 700 – 800 тысяч рублей[70], он еще в феврале заключил соглашение с советским внешнеторговым объединением «Совпольторг». Ему было предоставлено монопольное право вывоза и продажи в Польше произведений искусства, исторических реликвий на сумму 100 тысяч рублей, закупленных Мосгосторгом у частных лиц[71].
Но на всех – и на зарубежных антикваров, и на «Совпольторг» – одной Москвы с ее уже изрядно оскудевшим рынком и неприкосновенными пока музеями явно не хватало. Потому-то Н. С. Ангарский упорно пробивался к сокровищам Ленинграда, причем к хранившимся не только на складах Комиссии госфондов, но даже в запасниках Эрмитажа. Направлял он туда и своих иностранных компаньонов, и подчиненных.
Ничуть не устыдившись, Ангарский настойчиво потребовал от УЗО давления на руководство Эрмитажа. Ведь там представители подведомственной ему Конторы ювелирных изделий обнаружили «бриллиантовое оружие на сумму в 62 тыс. р. и некоторые другие изделия с драгоценными камнями», выдать которые сотрудники Эрмитажа почему-то не соглашались. Ангарский же считал, что говорить, в общем, не о чем – следует лишь предложить Эрмитажу «продать имеющиеся у них изделия Мосгосторгу»[72].
Но и у Ленинградского (еще недавно – Северозападного) госторга имелся собственный, спущенный сверху план, причем в три раза больший, нежели у Московского, существовали свои твердые договоренности о поставках антиквариата с торгпредством в Берлине, предварительные намерения – с Амторгом. И потому он возражал, протестовал, сопротивлялся, оберегая от посторонних «свои» кладовые.
Чтобы разрядить напряженную обстановку, руководство Наркомторга пошло на единственно возможную в подобной ситуации меру. 7 мая 1928 года по Наркомату внешней и внутренней торговли СССР был издан приказ, гласивший:
«В целях упорядочения и организации дела реализации предметов старины и искусства настоящим предлагается:
1. Реализацию предметов старины и искусства проводить главным образом в СССР, через Ленинградгосторг, для чего последнему организовать специальную выставку предметов, назначенных к продаже. Мосторгу и Укргосторгу основную часть предметов, выделенных музеями по отбору Ленинградгосторга, направить на выставку в Ленинград.
2. Для работы с предметами старины и искусства Ленинградгосторгу выделить специальный аппарат, работающий под непосредственным руководством управляющего конторой Ленинградгосторга т. Простака.
3. В Москве скупку и продажу предметов старины и искусства сосредоточить в Мосгосторге, для каковой цели Мосгосторг организует специальный магазин-выставку.
4. В Управлении заграничных операций НКТорга все руководство работой по выделению и реализации предметов старины и искусства (разработка методов и способов реализации, дача директив и т. п.) и контроль над реализацией возложить на упол. СТО т. Гинзбурга А. М., распоряжения и директивы которого в области реализации предметов старины и искусства являются обязательными для экспортирующих и торгующих организаций.
5. При реализации крупных партий установить следующий порядок сношений с иностранцами- антикварами: предварительные переговоры с иностранцами, подбор коллекций и т. д. ведутся непосредственно Ленинградгосторгом и Мосгосторгом, сделки подписываются лишь с санкции т. Гинзбурга»[73].
Приказ этот, скрепленный подписями Л. М. Хинчука и И. О. Шлейфера, означал многое: и раздел сфер влияния между Москвой и Ленинградом, и ориентировку на распродажи прежде всего внутри СССР, а не за его пределами. Означал он и окончательное выделение «Антиквариата», до той поры всего лишь простого исполнителя, в учреждение, которое отныне самостоятельно, без постоянных указаний УЗО, станет направлять все операции по экспорту художественных ценностей, неся полную ответственность за результаты.
Однако упорядочение методов работы не смогло сразу же разрешить все проблемы. Вскоре назрел новый конфликт, на сей раз между «Антиквариатом» и торгпредством в Берлине.
Соглашение с «Рудольф Лепке» выполнялось советской стороной аккуратно. К 1 января 1928 года на складах торгпредства имелось художественных ценностей на 70 тысяч долларов. Вскоре к ним добавилась новая партия, подобранная в Ленинграде и там же оцененная в 100 тысяч рублей[74], а в феврале поступила еще одна. Из-за нее-то и разгорелись споры.
Советские эксперты определили стоимость этой партии антиквариата в 400 тысяч рублей, но затем изъяли из нее подборки гравюр и восточного оружия, вновь изучили оставленное для вывоза и оценили его уже в 633 123 рубля. «Рудольф Лепке», получив предназначенные ей вещи, заявил протест, сочтя цены явно завышенными[75].
Понять их можно было. Ведь фирма, проводящая аукционы, оперирует иными ценами – лимитными, или минимальными, которые привлекают участников аукциона и побуждают их вступать в конкуренцию между собой. Более того, «Рудольф Лепке» получал свои 25 % именно от разницы между начальной и окончательной, продажной стоимостью вещи. И чем значительнее будет разрыв в ценах, тем большую прибыль получит фирма…
По новому положению разрешать конфликт пришлось А. М. Гинзбургу. В середине мая он прибыл в Берлин, где на совещании, в котором участвовали заместитель торгпреда Б. С. Беленький, М. Ф. Андреева и представитель дирекции фирмы «Рудольф Лепке», сумел достигнуть компромиссного решения. Последнюю партию оценили в 500 тысяч рублей. Советские художественные ценности решили выставить на юбилейном для фирмы, двухтысячном по счету ее аукционе, для чего требовалось собрать в Ленинграде произведений искусства не менее чем на 2, 5 миллиона рублей, и среди них обязательно «иметь целый ряд вещей первоклассных для того, чтобы заинтересовать не только обычную публику, но и крупнейших коллекционеров всего мира»[76].
Уже в июне берлинский эксперт Крюгер в который раз оказался в хорошо ему знакомом Михайловском замке. Следуя букве и духу договоренности, он настойчиво требовал для аукциона лишь лучшее, самое значительное и интересное. Но Простак и заведующий антикварно-художественным отделом Ленгосторга Криммер не уступали. Отстаивая собственные интересы и опираясь на статью первую приказа от 7 мая, они требовали, чтобы берлинская фирма либо взяла все, имеющееся на складах, либо получила только часть наиболее ценного.
И вновь А. М. Гинзбург должен был стать арбитром. Правда, на этот раз его связывало то, что «Рудольф Лепке» согласился пойти навстречу Наркомторгу СССР и предоставить ему просимый аванс в размере 2, 5 миллиона марок – но непременно под обеспечение отобранных и оцененных Крюгером вещей.
Уладить дело удалось огромной ценой – позволить Крюгеру проводить отбор не только в Михайловском замке, но и в запасниках Эрмитажа, Гатчинского дворца. А там уже полгода хозяйничали Менашэ и Вейс, сновали сотрудники «Антиквариата», Комиссии госфондов, подбирая партии «товара» для любого готового дать «хорошую цену»: для своего Амторга, находившегося в далеком Нью-Йорке, для чужих – венских фирм «Доротеум», «Галери Сан Люк»…
Беспокоились и суетились внешторговцы далеко не случайно: кто-кто, а уж они лучше других знали о резко ухудшившемся за последние месяцы финансовом положении страны. Плановики из ВСНХ изрядно просчитались, не сумев предусмотреть все будущие траты. Не хватало рублей, и что было еще опаснее – катастрофически не хватало валюты. А за это нес ответственность только Наркомторг, чьи торгпреды и вели переговоры за границей, сообщая в Москву о подготовленных ими необычайно выгодных для страны контрактах.
На деле все обернулось иначе. Оказалось, только фирме «Форд моторс» за нижегородский автомобильный завод (производительностью 100 тысяч машин в год) предстоит в самое ближайшее время уплатить 90 миллионов рублей в долларах – более десятой части всех запланированных валютных поступлений! Но автомобильный завод был одним из многих, которые в ближайшие месяцы предстояло приобрести, дабы строить и запускать в годы пятилетки.
Если не найти выход, вся индустриализация окажется мыльным пузырем, сведется к постройке всего
