Он просил, кроме того, сделать ему еще предложение на старинные монеты из золота из собрания Эрмитажа, на некоторые египетские вазы, а также на одну персидскую вазу XIV века, изображенную в книге Макаренко «Художественные сокровища императорского Эрмитажа» на 127-й странице»[136].
Пока Самуэли и Хинчук обдумывали, продолжать ли им сделки с Гульбенкяном, 19 февраля директору Эрмитажа Оболенскому поступило категорическое предписание:
«Предлагаю немедленно по предъявлении сего выдать лицу, которое укажет управляющий государственной конторы „Антиквариат“ т. Ф. В. Горский, переименованные в прилагаемом списке предметы серебра (13 штук) и картину (имелся в виду „Портрет Елены Фурман“. –
Председатель правительственной комиссии, замнаркома торговли СССР Л. Хинчук, от Наркомпроса – А. Бубнов»[137].
Паузу, возникшую между подписанием купчей и получением Гульбенкяном покупок, Внешторг поспешил использовать для того, чтобы вскоре не просто стребовать с магната крупную сумму, а договориться с ним об уже упоминавшейся возможности использовать квоту его «Тёркиш ойл» для нелегальной продажи советской нефти за рубежом. Потому-то так тщательно, придирчиво шло обсуждение того, что же следует предложить Гульбенкяну на этот раз.
В марте начальник экспортного отдела торгпредства в Париже Биренцвейг, опираясь на рекомендации Москвы, смог назвать Гульбенкяну четыре картины старых мастеров, которые «Антиквариат» готов был уступить: «Портрет Титуса» и «Портрет Яна Собесского» Рембрандта; «Стакан лимонада» Герхарда Терборха, одного из лучших представителей голландской школы середины XVII; «Купальщицы» Николя Ланкре, любимого ученика Ватто, творившего в первой половине XVIII века. И все за 130 тысяч фунтов стерлингов.
Справедливо рассматривая советскую сторону более заинтересованной в этой уже третьей по счету сделке, Гульбенкян категорически отказался покупать картину Ланкре, а за три остальных холста предложил всего 80 тысяч фунтов. Мало того, он потребовал в придачу еще и статую великого скульптора Ж.-А. Гудона «Диана».
Биренцвейг, делая вид, что речь идет исключительно о произведениях искусства, торговался как барышник. Он настаивал на том, что если Гульбенкян хочет получить Гудона, то он должен еще купить и работу Ватто «Меццетен».
«Покупатель заявил мне, – отчитывался Биренцвейг руководству в Москве, неукоснительно сохраняя правила конспирации и не называя нигде Гульбенкяна по фамилии, – что он хотел бы от покупки Ватто отказаться, ибо он за это время купил в Берлине картины этого художника по более дешевой цене. Я с его точкой зрения не согласился и сказал, что мы не можем вести переговоры с музейным ведомством о передаче нам тех или иных картин и потом заявлять, что продать эти картины не можем. Поэтому он должен эту картину взять, а если мы возьмем, то мы в таком случае не дадим статуи. В конце концов покупатель согласился взять картину Ватто и за все предложил 123 тысячи фунтов» [138].
В мае нелегкие, многоплановые переговоры с Гульбенкяном удалось завершить. Он согласился приобрести два холста Рембрандта – «Портрет Титуса» и «Афину Палладу» (вместо «Портрета Яна Собесского»), полотна Ватто «Меццетен», Терборха «Урок музыки» (взамен «Стакана лимонада»), «Купальщиц» Ланкре и скульптуру Гудона «Диана». Уплатил за них 140 тысяч фунтов стерлингов.
Однако отправка купленных вещей их новому владельцу затянулась вплоть до того момента, пока от причалов Батума и Туапсе не начали отходить танкеры под греческими флагами (своих у Советского Союза в то время имелось всего три общей грузоподъемностью всего 23 тысячи тонн). При разгрузке в европейских и азиатских портах предъявлялись вполне законные коносаменты, подтверждавшие: нефть, бензин, мазут принадлежат компания «Тёркиш ойл».
Только удостоверившись, что, по сути, контрабандный товар благополучно пошел к покупателям, а Внешторг сможет все же выполнить решение Политбюро о том, что половину поступлений от экспорта должен дать вывоз советской нефти и нефтепродуктов, в Эрмитаж 18 июня направили телеграмму:
«Директору Эрмитажа Оболенскому, копия Ильину, „Антиквариат“, Мраморный дворец.
Передайте по ходатайству в распоряжение «Антиквариата» картины: 1)Рембрандт Паллада, 2)Рембрандт Титус, 3)Ватто Музыкант, 4)картина Стакан лимонада, 5)Гудон Диана. А. Бубнов»[139].
Отдавая распоряжение об очередном изъятии, нарком просвещения исходил из устаревших данных, – видимо, ему не сообщили о происшедшей замене. Зато «Антиквариат» был осведомлен несколько лучше: принимая по акту музейные экспонаты, он сам, без согласования с Москвой, заменил «Стакан воды» на холст Питера де Хоха «Концерт», продемонстрировав полную неразбериху и путаницу, царившую в его ленинградской конторе.
В последний раз напомнил о себе нефтяной магнат незадолго до завершения дел с Внешторгом. 17 июля 1930 года Гульбенкян направил Пятакову пространное письмо, названное им «Меморандум», где позволил себе высказать все, что он думал о советском руководстве, его непродуманных действиях:
«Я знаю, что Вы не интересуетесь вопросами, касающимися произведений искусства, и что Вы заявляете, что совершенно некомпетентны в этом деле и лишь для того, чтобы мне было приятно, проявили чрезвычайную любезность, связав меня с Вашими соответственными и заинтересованными в том управлениями. Точно так же Вы знаете, что я всегда придерживался тезиса, что произведения, хранящиеся в Ваших музеях на протяжении многих лет, не должны распродаваться, ибо они представляют собой не только национальное достояние, но и обширный воспитательный фонд и, одновременно, величайшую национальную гордость, а если сведения об их распродаже проникнут в публику, то этим будет нанесен ущерб кредиту Вашего правительства.
В самом деле, тогда пришли бы к заключению, что Вы дошли до крайнего состояния, раз вынуждены выпускать из рук произведения, стоимость которых, по существу, не даст значительных поступлений государству. Вы располагаете данными для суждения о психологии и мышлении распорядителей кредитов за границей, и я могу заверить Вас, что продажи, проведенные за счет Ваших музеев, производят скверное впечатление, и они не могут не повлиять на психологию финансистов, уменьшат Ваш престиж за рубежом.
После всего сказанного Вы вправе спросить, почему же я пишу Вам об этом, когда и сам стремлюсь приобрести эти произведения.
Вы, вероятно, помните, что я всегда рекомендовал Вам и продолжаю советовать Вашим представителям не продавать Ваши музейные ценности, ну а если Вы все же собираетесь продавать их, то отдать мне предпочтение при равенстве цены, и просил держать меня в курсе того, что Вы намереваетесь продать.
В настоящем меморандуме я хотел бы обратить Ваше внимание на то, что Ваши представители игнорируют наши сердечные и дружеские отношения и, желая, видимо, схитрить, скрывают от меня сведения о тех произведениях искусства, которые намереваются продать. Устраивают распродажи произведений искусства из Ваших музеев втихомолку, не обращая внимания, что те уже находятся в Америке. В публике уже много говорят об этих продажах, которые, по моему мнению, наносят огромный ущерб Вашему престижу (особенно продажи г-ну Меллону, который очень на виду). Возможно, что в некоторых случаях в Америке Вам и удастся добиться более высоких цен, нежели предлагаемые мною. Однако невыгодность сделок, совершенных таким образом, настолько значительна с точки зрения престижа, пропаганды и огласки, что мне приходится лишь удивляться, что Вы все же идете на них.
Ваша беда в том, что большинство Ваших представителей не отдает себе отчета в необходимости учитывать совокупность весьма многих обстоятельств. Иными словами, тот, кому поручено продать картину или произведение прикладного искусства, воображает, что достигает наибольшего успеха, просто найдя выгодного покупателя, не считаясь с иными последствиями заключенной сделки. Эти чиновники не понимают, какой вред наносят Вашей кредитоспособности. Их совершенно не волнует то негативное впечатление, которое создается распродажей ценностей из Ваших музеев.
Торгуйте чем хотите, но только не тем, что находится в музейных экспозициях. Продажа того, что составляет национальное достояние, дает основание для серьезнейшего диагноза. Делать что
