ванных комнат. Что же касается прекращения работ во всем здании, они не считают, что для таких решительных мер достаточно оснований.
– Недостаточно оснований? – Белинда резко поворачивается на подошвах своих шлепанцев с подсолнухами и принимается пялиться из окна балкона. – Я им дам «недостаточно оснований»! Разграбление культуры! Это разграбление культуры. Разграбление культуры… и надругательство над нашим национальным достоянием. Итальянским национальным достоянием. Нашим национальным достоянием. Европейским национальным достоянием. – Она поворачивается: – Ты сказала им, что она американка?
– Гм… да. Я сказала в точности то, что ты мне велела сказать. Что это «культурная экспансия». Но они сказали, что фрески были написаны в семидесятых годах одним из членов семьи владельца и потому не представляют подлинной культурной ценности.
Культурная ценность – это все очень относительно, – отвечает Белинда, держа руки на бедрах. – Я хочу сказать: что, в долине есть еще Другие фрески? Думаю, что нет. Следовательно, хоть они и не имеют культурной ценности, если сравнивать с чем-нибудь вроде Сикстинской капеллы, но зато имеют культурную ценность в этой местности. Которая, надо заметить, может похвастать всего лишь одной этрусской могилой да магазином стильной обуви – и это в радиусе десяти миль. Если сравнивать с остальной Тосканой, мать твою, чертовски мало, тебе не кажется? Подумать только, ведь даже магазин скидок «Прада» в часе езды отсюда! – Белинда говорит на повышенных тонах, вены на ее толстой, в складках шее надуваются. – Ты сказала им все это?
– Гм… нет, по правде говоря, нет, – бормочет Мэри, распутывая нитки вдоль проймы своей белой майки.
– Не думаю, что тебе хватило твоего итальянского для этого разговора. Не хватило? – делает предположение Белинда. – Честно говоря, если нужно сделать дело… – Она подходит к своему столу и копается в каких-то бумагах. Нагибается, пыхтя, как медленно спускающее колесо, и выдвигает тяжелый ящик. В нем полно маленьких китайских стеклянных фигурок в пузырчатой пластиковой упаковке и старые английские газеты, – это остатки ее прежней жизни в Британии. Белинда так и не решилась выставить их на всеобщее обозрение в своем новом доме, и чем дольше они лежат в ящике, тем меньше у них шансов когда-либо увидеть дневной свет. Она ставит большого тибетского спаниеля в голубом слюнявчике, с симпатичным розовым языком, на плиточный пол и затем находит то, что искала, – большой желтый линованный блокнот, в котором до сих пор сохранился список покупок со времен ее жизни в Тиллинге и регулярных поездок в супермаркеты «Асда». – Итак, – объявляет она и выпрямляется. Бросив взгляд на список – «консервированные дольки персика и пачка фарша», – она отрывает верхний диет и бросает его в мусорную корзину. – Мне следовало сделать это несколько недель назад, – говорит она. – Признаться, какая же Я дура! Я собираюсь написать ходатайство.
– Ходатайство? – Мэри поднимает голову от своей майки.
– Ага. – Белинда роется в куче ручек в банке на столе и калякает что-то на уголке блокнота, пытаясь обнаружить, которая из них пишет.
– О чем ты собираешься ходатайствовать?
– О спасении фресок Санта-Катерина, конечно же, – говорит Белинда, хмурясь от непонятливости дочери.
– А-а, – отзывается Мэри. – Ты уверена?
– Что значит, уверена ли я? В любви и на войне все средства хороши, – настаивает Белинда, все еще расписывая ручки. – А это война.
– Как скажешь.
– Ну, по крайней мере я делаю хоть что-то, чтобы спасти наш достаток, – говорит Белинда, поднимая голову. – Если тебя интересует карьера в телемагазине, можешь продолжать распарывать свою маечку. Однако если ты хочешь остаться здесь, ты могла бы мне помочь.
– Ну, если ты уверена, что это принесет какую-нибудь пользу.
– На самом деле все, что нам нужно, – это чтобы Дерек, Барбара и Хоуард были на нашей стороне. Это уже половина долины за нас. – Она делает паузу. – Мы можем также попросить некоторых итальянцев, – разговаривает она сама с собой. – А потом, может быть, сможем пристыдить ее и заставить все прекратить.
– Она не похожа на женщину, которую легко пристыдить.
– А я похожа на женщину, которая легко проигрывает? – восклицает Белинда, с успехом щелкая Ручкой.
– Нет.
– Нет, – соглашается Белинда. – Я собираюсь позвонить Дереку.
Отстраняя Мэри, Белинда набирает номер Дерека кончиком шариковой ручки и ждет. После, казалось бы, бесконечной череды монотонных гудков кто-то наконец подходит к телефону.
– Finalmente 84, Дерек, – заявляет Белинда в трубку с одной из своих самых радостных интонаций. – Это Контесса.
– О, привет, Белинда, – говорит Барбара, тяжело дыша. – Боюсь, это я. Фу-у! – Белинда слышит, как она шлепает грудью по телефону. – Я бежала через всю террасу. Понятия не имею, куда Дерек дел чертов радиотелефон.
– А, понятно. – Белинда щелкает ручкой. – Надеюсь, я тебя ни от чего не отрываю.
– О, нет, я тут загораю, а Дерек обсуждает какие-то новые работы с Джанфранко.
– А, понятно. Франко… – Белинда снова щелкает ручкой. – Ну, я звоню по поводу Лорен Мак- Магон.
– А-а-а. Ты тоже идешь? – Барбара в восторге.
– Иду? Куда иду? – спрашивает Белинда, навострив уши и быстро поймав взгляд Мэри.
– К Лорен, – продолжает Барбара, щелкая ногтями: она вычищает из-под них лосьон для загара. – Я думаю, будет здорово. Соберется вся долина. Похоже, будет прием.
