– Не мучай себя, Пол, – прошептал Волк. – Такое иногда случается, и мы почти ничего не в силах сделать.
– Я могла бы помочь, отец, – отозвалась она, по-прежнему не сводя глаз с развалин, – но ты ведь сам не позволил мне, помнишь?
– Ты опять за своё, Пол? – устало спросил старик. – Мы должны мужественно переносить потери. Весайтские аренды всё равно были обречены, и в лучшем случае ты смогла бы отдалить неизбежное всего на несколько месяцев. Мы просто не имеем права пытаться исправить неисправимое и вставать на пути неизбежного.
– Ты и раньше это говорил. – Тётя Пол взглянула на буйную поросль деревьев, теряющуюся в тумане. В шёпоте проскользнула странная, перехватывающая горло нотка:
– Не думала, что лес так скоро всё завоюет…
– Но прошло почти двадцать пять веков, Пол.
– Правда? А кажется, будто всё происходило в прошлом году.
– Не думай об этом. Только зря себя мучаешь. Почему бы нам не войти внутрь? Этот туман сильно действует на нервы.
Тётя Пол бессознательным жестом обняла Гариона за плечи, и все направились к башне. Слёзы навернулись на глаза мальчика, когда он ощутил аромат, исходящий от её одежды, и почувствовал близость родного человека.
Вся холодность их отношений, так возросшая за последнее время, исчезла, казалось, за эти несколько мгновений. Помещение в основании башни, сложенной из таких огромных камней, что ни время, ни упорно проталкивающиеся повсюду корни деревьев были не в силах её разрушить, оставалось относительно целым и защищало от ветра. Широкие пологие своды поддерживали низкий, выложенный камнем потолок, и комната из-за этого походила на пещеру. В дальнем конце между грубо отёсанными плитами зияла большая трещина, служившая неплохим дымоходом.
Накануне, в вечер приезда, когда все ввалились сюда, мокрые и замёрзшие, Дерник, обстоятельно рассмотрев дыру, быстро стожил грубый, но вполне пригодный очаг из булыжников.
– Сойдёт! – решил он. – Не очень красивый, конечно, но несколько дней послужит.
И теперь, когда Волк, Гарион и тётя Пол вошли в зал, в очаге уже ярко горел огонь, отбрасывая колеблющиеся тени на низкие своды и излучая благословенное тепло. Дерник, в тунике из коричневой кожи, складывал дрова у стены. Бэйрек, огромный, рыжебородый, позвякивал кольчугой, начищая меч. Силк, одетый в рубашку из неотбеленного холста и чёрный кожаный жилет, лениво растянулся на тюках, бросая от нечего делать игральные кости.
– Хеттар не появился? – поднял глаза Бэйрек.
– Слишком рано ещё, – ответил Волк, подходя к очагу.
– Почему бы тебе не сменить башмаки, Гарион? – предложила тётя Пол, вешая синий плащ на колышек, вбитый Дерником в трещину на стене.
Гарион снял узел с вещами и стал в нём рыться.
– И носки тоже, – добавила она.
– Туман рассеялся? – спросил Силк господина Волка.
– Ни чуточки.
– Если мне удастся уговорить вас отодвинуться от, очага, я займусь ужином, – неожиданно деловито объявила тётя Пол, вынимая окорок, каравай ржаного крестьянского хлеба, мешок сушёного гороха и с дюжину дряблых морковок.
На следующее утро после завтрака Гарион натянул камзол, подбитый овечьим мехом, застегнул пояс с мечом и отправился в затянутые туманом развалины высматривать Хеттара. Такое задание он дал себе сам и был благодарен друзьям – ведь ни один не упомянул, что в этом нет необходимости.
Пробираясь через покрытые слякотью улицы к разрушенным западным воротам города, он изо всех сил пытался изгнать из головы невесёлые мысли, так омрачившие вчерашний день, поскольку ничего не мог предпринять в этих обстоятельствах и только попусту изводил и мучил себя.
Но к тому времени, как Гарион добрался до ворот, он всё же чуть успокоился.
Стена немного защищала от ветра, но липкая сырость всё же забиралась под одежду, а ноги успели замёрзнуть. Дрожа от озноба, Гарион тем не менее приготовился ждать. Уже в нескольких шагах ничего нельзя было разглядеть из-за тумана; оставалось только прислушиваться. Постепенно удалось различить звуки: шорохи в лесу за стеной, стук капель, срывающихся с деревьев, шлёпки соскальзывающих с ветвей снежных комьев, ритмичное постукивание дятла, трудившегося над сухим стволом.
– Это моя корова! – внезапно раздался совсем близко чей-то голос.
Гарион замер и весь обратился в слух.
– Тогда не выпускай её со своего пастбища, – посоветовал другой.
– Это ты, Леммер? – спросил первый. – Да, а ты – Деттон, так ведь?
– Не узнал тебя! Давно не виделись!
– Года четыре-пять, по-моему, – решил Леммер.
– Ну как идут дела в вашей деревне? – полюбопытствовал Деттон.
– Голодаем. Всё отобрали за налоги.
– Мы тоже. Едим древесные корни.
– Этого мы ещё не пробовали. Варим кожаные вещи пояса, башмаки.
– Как твоя жена? – вежливо спросил Деттон.
– Умерла в прошлом году, – глухо, бесстрастно ответил Леммер. – Господин наш забрал моего сына в солдаты, и вскоре в каком-то сражении он был убит.
Говорили, что при осаде крепости мальчика облили кипящей смолой. После этого жена перестала есть и вскоре умерла.
– Как жаль, – посочувствовал Деттон. – Такая была красавица!
– Им же лучше, – объявил Леммер, – по крайней мере, больше не мёрзнут и не голодают. А какие же корни вы едите?
– Лучше всего берёза, – посоветовал Деттон. – Ель слишком смолистая, а дуб – чересчур жёсткий. Кладёшь в котёл ещё немного травы, чтобы запах был приятнее.
– Надо попробовать, – решил Леммер.
– Ну мне пора. Господин велел расчищать просеки, и обязательно выпорет меня, если слишком задержусь, – вздохнул Деттон.
– Может, ещё увидимся.
– Если останемся живы.
– Прощай, Деттон.
– Прощай, Леммер.
Голоса затихли вдали. Гарион долго ещё стоял, не двигаясь, отупев от потрясения; в глазах стыли слёзы жалости и сострадания к несчастным. Хуже всего было то, что эти двое даже не роптали, воспринимая всё происходящее как обыденную, нормальную жизнь Ужасная ярость сжала горло, и внезапно захотелось напасть на кого-нибудь и бить, бить…
Но тут в тумане вновь послышался какой-то звук. Кто-то пел высоким чистым тенором; в песне перечислялись давно забытые обиды, а припев звал к битве. И гнев Гариона, непонятно почему, обратился на неизвестного: дурацкие стихи о распрях, происходивших сотни лет назад, казались омерзительно непристойными по сравнению с тихим отчаянием двух крестьян; и, не успев ничего сообразить, Гарион вынул меч и слегка пригнулся.
Пение слышалось всё ближе, и Гарион различил конский топот. Осторожно высунув голову из-за стены, он смог разглядеть шагах в двадцати молодого человека в жёлтом облегающем трико и ярко-красном камзоле. Плащ, подбитый мехом, был откинут; длинный изогнутый лук висел на плече, а на поясе болтался меч в красивых ножнах. Рыжевато-золотистые волосы спадали на плечи из-под остроконечной шапочки с пером. И хотя песня была зловеще-мрачной, а голос исполнен страстного отчаяния, ничто не могло стереть дружелюбно-открытого выражения с юношеского лица.
Гарион злобно уставился на пустоголового аристократа, совершенно уверенный в том, что этот поющий болван в жизни не ел никаких корней и уж точно не скорбел о жене, уморившей себя голодом с
