— Моя правая рука может делать победу, и левая мало-мало помогает. А госпиталь — нехорошо. Конец разговору. Давай другую задачу.
Бойцы преследовали гитлеровцев, уходивших вдоль берега реки в поисках брода. Немцы, задержанные впереди заслоном, открыли огонь. Элвадзе приказал бойцам залечь. Они укрылись на опушке, окопались в кустах у реки и ждали момента.
С запада к мосту примчались другие немецкие грузовики. Солдаты бросились исправлять переправу. Советские артиллеристы по сигналу ракет обстреляли разрушенный мост. Элвадзе командовал группой казаков:
— Филькин, огонь! А вы по-пластунски к болоту, — махнул он рукой остальным солдатам.
Елизаров и Тахав остались на месте.
— Вот вам, черти полосатые! — выругался Филькин, строча из пулемета.
— А моя пуля кривая, что ли? — Михаил хлопнул рукой по своему автомату и заложил новый диск.
Немцы опять побежали с разбитого моста, обстреливаемого артиллеристами и пластунами.
— Здорово! — радовался Элвадзе.
— Русскому здорово, а немцу смерть, — сказал Михаил, помогая Филькину.
Пулеметчик, сбив немцев с моста, прижал их огнем к берегу.
— Вот дает! — восхищался Тахав работой уральца.
— Дает — рядом кладет. Крой, Филькин! — сказал Михаил и вставил вторую ленту.
— Ой! — вскрикнул пулеметчик и свалился на бок.
— Ранен? — спросил Михаил и лег за пулемет. Очереди он выпускал короткие, меткие, отбивая немцам охоту восстановить мост.
Тахав расстегнул шинель и гимнастерку Филькина, начал перевязывать ему грудь. Филькин уныло посмотрел на товарища и положил голову ему на плечо.
— Не оставляйте меня, — прошептал он. Страшные мысли овладели им. Он почувствовал невыносимую боль и зловещую слабость. Руки и ноги обессилели. Ом не мог шевельнуть ими. В глазах медленно темнело…
— Не тоскуй. Вылечим, — сказал Элвадзе, наклонившись над Филькиным. Тахав, накладывая бинт на грудь раненого земляка, утешал его:
— Кончится война, еще покатаемся на конях вдоль по Каме и Белой…
Филькин молча качал головой. Он чувствовал, что минуты его жизни сочтены. Еле слышно он повторил:
— Не оставляйте… — и умолк навсегда.
Друзья положили его на шинель, перенесли за бугорок. Выкопали на сыром берегу Сожа неглубокую могилу. На свежий бугорок земли положили его каску. Друзья сняли каски, постояли с минуту молча.
— Каких ребят оставляем в сырой белорусской земле! — тяжело вздохнул Михаил, отходя от могилы.
Богата белорусская земля болотами. Среди золотистых нив, за околицами деревень, на лугах и в лесах — везде расстилаются бесплодные топи. Болото, к которому отступили казаки от моста, раскинулось широко. Издали смотришь — не налюбуешься девственно свежей зеленью. Поросшее по краям саженным камышом, густой осокой, болото блестит на солнце, как зеленое море. Пронесся легонький ветерок. Камыш и осока колыхнулись. Мелкие ровные волны покатились по зеленой болотистой траве от одного края до другого.
Бойцы сидели в тростнике. Кто сложил себе сиденье из мягкого дерна, кто нарвал камыша и, свалив его в кучу, садился точно на перину, постепенно погружаясь в воду. Михаил сел на высокую кочку, ноги положил на другую и стал набивать ленту. От тяжести вода вокруг булькала, всплывали пузырьки. Тахав лежал на коряге, свесив ноги в воду. Раненая рука начинала тревожить. Но он не показывал виду, только кривил рот и изредка скрипел зубами.
Элвадзе, не отрываясь, смотрел в бинокль.
— Танкетки подходят, — спокойно сказал он.
Пластуны встрепенулись, кое-кто поднялся, хотел бежать.
— Куда? — крикнул Михаил.
— Ни с места! — приказал Элвадзе, сжав автомат. А сам думал: «Ну и положение — ни гранат, ни бронебойных патронов…»
Танкетки приблизились, начали прочесывать камыш. Засвистели пули, словно ножницами срезали осоку. Пуля пробила противогаз на спине Михаила.
— Ложитесь в воду, — тихо сказал он и по шею погрузился в болото. Стиснув зубы от холода, Михаил держался за рукоятки «максима». Пальба утихала.
— Дышите в рукав, — шепнул Элвадзе.
— Сандро, ударить в смотровую щель? — спросил Михаил.
— Ударь, чтоб шайтаны умолкли, — тихо сказал Тахав.
— Пока не надо, — запретил Элвадзе, — может, вылезут из своих ящиков.
Опять тихо. Блестели на солнце голубые окна воды между огромными кочками, густо обросшими тростником и осокой. Низко пролетели утки, шлепнулись в воду, начали купаться, окуная и выгибая свои фиолетовые шеи. «Значит, недурно мы замаскировались. Даже утки не замечают», — подумал Михаил. Холод пронизывал до костей. Пальцы ног горели, будто опустили их в кипящую смолу. Лицо побледнело, губы посинели, густые широкие брови, до глянца черные, взъерошились. Преодолевая дрожь и холод, он крепко сжимал рукоятки пулемета, словно боясь, что утонет без них. Сильно и гневно заколотилось сердце. «Дать бы мне с «максимом» волю, и я показал бы, какие в болоте черти водятся, — размышлял он. — Хорошо, если вылезут из машин. Тогда слава Элвадзе. А если немцы умчатся живыми и здоровыми? Вот позор будет — волка выпустили из хлева».
Из люка вылез танкист в засаленном комбинезоне. В одной руке он держал парабеллум, в другой — бинокль. Оглядевшись по сторонам, он сорвал несколько ягод перезревшей малины и что-то пробормотал. Вылезли еще два немца и тоже стали рвать малину. Затем они закурили короткие, как револьверные патроны, сигаретки. Из танкеток вышли еще три солдата…
— Сандро, не могу, руки горят, — сквозь зубы процедил Елизаров. Он неловко повернулся, зашелестел камыш, послышался плеск. Утки взлетели вверх. Немцы из пистолетов и автоматов начали стрелять по ним.
— Огонь! — скомандовал Элвадзе.
Раздался залп из автоматов. В руках Михаила гневно заговорил «максим».
Две танкетки с лязгом рванулись вперед, а две другие остались на месте: их пассажиры попадали, сраженные пулями.
— Каюк, — сказал Тахав, выпустив очередь из автомата.
— Хорошо работает братишка «максим», — Михаил постучал пальцами по пулемету.
— Хвали свои глаза и руки, — заметил Элвадзе. И подал команду: — Поднимайтесь! Сейчас на этом месте будет вода гореть.
Пошли казаки, мокрые и усталые, по затопленному камышу, держа винтовки и пулемет над головами. Остановились друзья на самой середине болота, в зарослях, примостились на кочках.
— Выворачивайте карманы, заправиться надо, — Элвадзе погладил коротко подстриженные, тонкие, как брови, усы.
— Все вывернуто, друг, одна махорка осталась и ту не закурить — мокрая. А заправиться охота, — сказал Михаил и щелкнул языком. — В животе лягушки квакают.
— У меня тоже курсак пропал. — Тахав положил руки на живот.
