на другой два ящика. Затем поставили на них пионера, накинули петлю на тонкую ребячью шею и выбили из-под ног ящики.
Выплыло солнце из-за дальнего леса, озарило лицо пионера Кости Усаненко. Он открывал рот, ему хотелось дышать, дышать, но безжалостная петля намертво затягивала шею. Костюшка судорожно схватился за веревку, потянулся вверх, чтобы ослабить петлю, режущую шею.
Генерал Хапп подошел к нему, сорвал его руки с веревки, дернул за полу пиджака вниз. Костюшка в последний раз дрогнул ногами и повис неподвижно. Глаза, смелые и умные, остались открытыми.
С западной окраины по широкой улице, по которой Костюшка вывез казака Михаила Елизарова, вынеслись на немецких (Машинах партизаны на площадь. В сером автомобиле, в котором ехал Роммель, был Дмитрий Иванович — любимый учитель шестиклассника Кости Усаненко. Солдаты, увидев партизан, мчавшихся с запада, метнулись в сторону, начали стрелять. Женщины и дети с криком разбегались, падали.
Генерал Хапп перевалился через борт открытой машины и умчался, стреляя на ходу в людей.
Дмитрий Иванович рассек кинжалом веревку и взял на руки Костюшку. Тело мальчика еще было теплое.
— Прости нас, товарищ пионер, — снял фуражку командир партизанского отряда, — не смогли мы спасти тебя, не успели, долго бой держали. Вечная слава тебе, — поцеловал он своего ученика.
Похоронили пионера Костюшку в огромной могиле, которую немцы приготовили для жителей села.
16
Ехал Михаил Елизаров, покачиваясь на подвешенных носилках, и целыми днями смотрел в окно санитарного вагона. За окном уплывали поблекшие и кое-где еще не убранные поля. Мелькнет иногда озерко, вспорхнут над ним утки, покружатся немного и продолжают свой долгий путь на юг. Или проплывет за окном пожелтевшая рощица с красной рябиной, зябко сверкнет узкая речушка, промелькнет серенькая деревня с сосновыми избами и тесовыми обомшелыми крышами, и поезд опять нырнет в леса Урала, прорезанные железной дорогой. Леса здесь и лиственные и хвойные, вечнозеленые. Проносятся за окном красавицы сосны, мохнатые пихты, остроконечные ели. Смотрит Михаил и не насмотрится на мужественную красоту Урала.
Паровоз прогудел протяжно, пустил облака дыма, остановился. Михаил посмотрел в окно — Свердловск.
В вагон вошли девушки, положили казака на парусиновые носилки, перенесли в автобус.
На просторном дворе, обнесенном каменным забором, стоит трехэтажный дом, в который поместили Елизарова. Светлая палата, убранная заботливыми руками, понравилась Михаилу. «Здесь скоро вылечат», — подумал он. Кровати были покрыты белыми одеялами. Между ними, на тумбочках, стояли цветы. Казак увидел чернильницу и ручку на столе, накрытом светло-голубой узорчатой скатертью. Ему вдруг захотелось писать, писать о виденном и пережитом.
После завтрака к нему подошла черноглазая девушка с лицом, слегка присыпанным веснушками. Она приветливо поздоровалась, посмотрела на него, покачала головой.
— Какая у вас борода, так и просит бритвы.
— Вы меня не уговаривайте, бриться не буду.
— Почему? Вы так невыгодно выглядите, — настаивала девушка-парикмахер.
— Обойдется, мне не жениться здесь, — потрогал Михаил короткие усы.
— А вдруг… В Свердловске столько интересных девушек.
К койке подошла другая девушка в белом халате. Она окинула казака строгим взглядом.
— Следует побриться, товарищ Елизаров! — в ее голосе прозвучала повелительная нотка.
Михаил с любопытством посмотрел на красивое лицо этой девушки, на ее темные, слегка нахмуренные брови.
— Если у вас нет более серьезного дела, давайте откроем дискуссию: бриться казаку или нет, товарищ сестра?
— Врач, — поправила его девушка, — зовут меня Галина Николаевна.
«Врач? — подумал Михаил. — Такая молоденькая…»
Он покачал головой, будто не веря, что в таком возрасте могут быть врачи. Решив, что Галина Николаевна моложе его, Михаил стал говорить с ней запросто, как со сверстницей.
— Борода — это уж мое дело, Галина Николаевна!
— Не только ваше, но отчасти и мое. Я хочу, чтобы больные моей палаты не только выздоравливали, но и были веселы, молоды.
— Ничего, зовите меня папашей!
Весть о том, что казак молодой не желает бриться и, видно, о чем-то тоскует, дошла и до комиссара госпиталя Капитонова. Однажды утром, после беседы с больными палаты о военных событиях, комиссар подсел к Михаилу, стал расспрашивать о фронтовой жизни.
— Танков у нас маловато. А без танков слаба и кавалерия в этой войне. Режут ее немецкие моторы, — грустно проговорил Елизаров.
— Это неправильное мнение, товарищ Елизаров, — возразил комиссар. — Машинам нужна хорошая дорога. А кавалерия везде пройдет. Надо только правильно использовать ее — не держать в обороне, а направлять на фланги врага, вводить в прорыв, бросать на преследование, на перехват отступающего противника.
— Копытами и клинками не разобьешь танки! — заспорил Михаил. Он рассказал о схватках конников своей дивизии с немецкими танками и моторизованной пехотой.
— А вот мы дробили и танковые и мотомеханизированные колонны врага, — поведал Капитонов опыт удачных сражений беловцев.
— Вы были у Белова? — обрадовался Михаил.
— Да, только, к сожалению, мало пришлось. Ранили. Видите, пальцы не действуют, — чуть поднял Капитонов правую руку. — А кавалерия бьет и будет бить врага. Надо только умело маневрировать ею.
— Я тоже люблю свою казачью конницу. Досадно только, что мы действовали чаще всего в пешем, строю, по-пластунски, — вздохнул Елизаров.
— Мне трудно судить о делах вашей дивизии, — пожал плечами Капитонов. — Может, ошибка была вашего командования, а может, очень туго приходилось вам при отступлении и в обороне. Я дам вам кое- что почитать о кавалерии. Есть статьи в журналах о коннице в этой войне…
Вскоре в госпитальной жизни Михаила произошла неожиданная радостная перемена: врач Галина Николаевна усадила его в кресло-коляску, и поехал казак кататься по широким коридорам госпиталя. Прежде всего он подъехал к окну и засмотрелся.
Низко, почти касаясь земли, плыли облака. Северный ветер срывал с деревьев последние листья. В воздухе, словно белые мухи, летали редкие пушистые снежинки. По набережной знаменитого городского пруда, на котором какие-то бесшабашные любители водного спорта плавали на яхте, ребятишки гоняли шайбу. По плотине, перехватившей реку Исеть, торопливо проходили женщины, укутанные в шали. Ветер утих. Тихо, плавно посыпался снег в пруд, на улицы, на крыши, которые сразу же побелели.
«В Ростове ребятишки еще в одних трусиках бегают, цветы цветут в городском саду, красные рыбки плавают в бассейнах, а тут зима уже», — подумал Михаил и отвернулся от окна…
Принесли обед. Казака нигде не могли найти. Санитарки обошли все палаты, кабинеты, но так и не разыскали его. Доложили Галине Николаевне. Начались новые поиски. Снова обшарили весь корпус. Зашли и в пустой огромный физкультурный зал. За гигантской теплой печью казак спокойно читал.
— Что за самовольная отлучка, товарищ Елизаров? — нахмурила брови Галина Николаевна.
— Доктор, очень уж тихий уголок. Мне комиссар такие книги дал, что я ночи теперь не буду спать.
