— В Свердловске, видно, стаи таких ласточек, — с искренним восхищением отозвался Елизаров.
— А вам известно, что уральцы громили немцев под Москвой?
— Это мы хорошо знаем, — похвалился Михаил. — Мы даже в боевом листке об этом писали:
— Кто написал эти стихи? — спросила Галина Николаевна.
— Один постоянный корреспондент боевого листка, — сказал Михаил.
— Фамилия его Елизаров, — добавил Пермяков.
— Прочтите что-нибудь свое, — попросила казака Галина Николаевна.
— Мои произведения напечатаны в боевом листке. Самое крупное можно прочесть в последнем номере, на последней колонке. А сейчас разрешите мне пропеть одну песню, которая нигде не публиковалась, но я думаю, что и не будет опубликована. Произведение строго секретное, по секрету посвящено одной уральской девушке, которая в госпитале не знала покоя из-за невыносимого раненого. — Михаил запел:
Певец замолчал, наверное забыв слова.
— Это, кажется, любовь донского соловья к уральской ласточке, — заметил Пермяков.
— Нет, — оправдывался Михаил. — Это лечебные стишки. Раненый писал их для того, чтобы скорей выздороветь.
— Конечно, — продолжал острить Пермяков, — шелковая роза, как вишня спелая на Дону, тоже лечебное средство.
— Капитан стал искать кости в яйце, — весело сказала Галина Николаевна. — А у вас прекрасный лирический тенор, — она перевела свой взор на Михаила. — Вам бы в солисты самодеятельности.
— Я думал в солисты ансамбля песни и пляски Красной Армии, — шутя проговорил Михаил.
— Дайте срок, — поднял указательный палец Пермяков. — Я назначу вас руководителем полкового ансамбля.
— Назначьте меня, — шутливо попросил Тахав, выпивший немного больше других.
— А что вы умеете делать? — спросила Галина Николаевна.
— Языком птиц ловить, — защелкал джигит языком. Посматривая то на Веру, то на Галину Николаевну, он добавил: — Догадайтесь, о ком сейчас скажу?
Тахав ткнул себя в грудь, осклабился во весь рот, смотря на девушек. Никто не отвечал на вопрос. Галина Николаевна задумалась над понравившимися ей словами, а Вера качала головой, как бы говоря, что эти слова не относятся к ней. Тахав протянул руку уральской девушке и, щелкнув языком, продолжил загадку:
— Кто она? — не унимался Тахав. — Весна! — ответил он. — Написал бабай Сайфи Кудаш[16]. Как, могу быть начальником ансамбля?
— Конечно! — воскликнул Михаил. — Вы отлично можете убирать со сцены стулья. А почему Элвадзе приумолк?
— Потому, что у меня два уха, один рот. Слушать умные слова — тоже отвага.
— Ты брось гостем быть. Давай на круг, как на сабантуе, — вытащил Тахав Элвадзе из-за стола. — Показывай свои номера… Не умеешь? Давай бороться, на палке тягаться, — разошелся Тахав, как распорядитель сабантуя.
— У нас вроде вечера самодеятельности, — проговорила Галина Николаевна. — А что же Вера не участвует?
Все уставились на девушку, бурно захлопали в ладоши. Вера смущенно улыбалась, как бы в оправдание сказала:
— Я без музыки не могу, хоть бы дуду белорусскую.
— А курай? — расставил пальцы перед собой Тахав. — Куда ваша дуда против него.
Он выбежал и быстро вернулся с небольшой тонкой дудкой, которую принес с собой, но спрятал в прихожей, чтобы потом сделать всем сюрприз. Дудку подарил Тахаву его седоусый бабай и наказывал:
— Бери, внук, курай, на нем, говорит предание, играл Салават Юлаев перед войсками. Играй песни победы и возвращайся с победой.
За окном совсем стемнело, и пришлось зажечь керосиновую лампу.
Тахав для пробы медленно повел пальцами сверху вниз, потом вдруг быстро заиграл плясовую. Пламя лампы чуть закачалось, бросая вокруг желтые блики.
Веселые переливы курая почему-то напомнили Вере дуду, несложный знакомый инструмент, на котором в ее родной стороне играют почти все парни, будь они баянисты, гитаристы или мандолинисты. Вера вспомнила сельские девичьи прибаутки и пустилась в пляс под курай, припевая:
Вера махнула платочком, плавно описала круг. Звонко отстукивая каблуками, она чуть наклонилась вперед, протянула в обе стороны руки, стрельнув в Михаила жарким взглядом, стала припевать:
