Герман нашел своего кумира Карла Клаузевица, стал превозносить его идеи абсолютной войны, с головой отдался его учению о внезапности нападения, молниеносности наступления. Особенно он увлекся писанием Клаузевица о решающей роли таланта, гения. Когда нацисты сказали первое слово о всемирном господстве, гением фон Герман назвал Гитлера. Фон Герман не состоял в фашистской партии, но он разработал стратегию блицкрига — молниеносной войны, за что его выдвинули в депутаты рейхстага. Когда военная колесница Гитлера покатилась назад, фон Герман высказал мысль о генеральном сражении на своей земле. Фюрер благословил его, своего неизменного консультанта, дать такое сражение, остановить русских и погнать их на восток.
Генерал от инфантерии никогда не восторгался русскими, ничего хорошего не находил в их жизни, а военную историю России называл непоучительной. Победы Петра Первого и Кутузова он объяснял климатическими особенностями и просторами этой «дикарской» страны. Но сейчас, когда русские приперли немецких гренадеров к Эльбе, фон Герман трезво оценил обстановку: Гитлер проиграл, мир спасет Германию. Эти мысли он не высказывал никому: фюрер запрещал даже думать об этом, уверял всех, что фортуна опять повернется к немцам лицом, не раз говорил об ожидаемом чуде своему верному консультанту.
Фон Герман предложил парламентерам сесть. Сам занял глубокое мягкое кресло. Для начала он решил попугать русских новым грозным оружием.
— Вы слышали о нашем «гансе»? Нет. Это наше новое оружие, которое вот-вот вступит в действие и опустошит вашу страну. Но было бы разумнее женить нашего «ганса» на вашей «катюше». Вы понимаете меня?
— Понимаю, господин генерал, — на немецком языке ответил Орлов, — но наша «катюша» не пожелает выйти за «ганса».
— Это ваше личное мнение?
— Так думает каждый наш солдат.
— Дело солдата воевать, а не думать. Эту истину высказал еще гениальный Клаузевиц.
— Я не берусь судить о гениальности Клаузевица, — сказал Орлов, — но я знаю: великие полководцы учитывают моральный фактор.
Фон Герман свысока посмотрел на русского подполковника, насупил густые брови. «Русские не пойдут на уступки, — понял он. — Надо что-то придумать». Фон Герман приказал своему адъютанту отвести парламентеров в отдельную комнату. Те, оставив письменный ультиматум, вышли.
Откуда-то из-за портьер выскользнул человек.
— Русские обнаглели, — сказал фон Герман, неприязненно взглянув в упор на своего советника, представителя нацистской верхушки, генерал-лейтенанта Хаппа.
— Это фарс, — проговорил советник, бегло прочитав оставленную русскими бумагу. — Не так уж они сильны, чтобы принимать их ультиматум. Поднатужились — немного оттолкнули нас.
— Немного, — передразнил советника фон Герман, — оттолкнули до центра Германии.
— Дошли сюда и выдохлись. Очевидное доказательство: хваленых «катюш» не видно на фронтах. Лучшие кадры побиты. Кого они прислали к нам на переговоры? Зеленых юнцов.
— Ребяческое умозаключение, — отрезал фон Герман, сел за стол и снова принялся читать ультиматум.
Орлов и Михаил были вдвоем. Два солдата принесли чайник с черным кофе и бутерброды, тонкие и маленькие, как квадратное печенье. Михаил посмотрел на немецкое угощение и сказал:
— Непонятно, на кой шут так накрошили, — положил он один на другой четыре бутерброда, понюхал и откусил больше половины. — Замазка, а не масло. Что хочешь говори, а лучше нашего русского масла не найдешь.
— Это же маргарин, — определил Орлов и положил надкусанный бутерброд на тарелку, — как вы думаете, сдадутся?
— Одно из двух: да или нет.
— Есть третий вариант, — заметил Орлов, — чехлы надеть на пушки. Поняли смысл свадьбы «ганса» и «катюши»? Мира просят.
— Получат, когда рак свистнет, — сказал Михаил.
В комнату вошел генерал-лейтенант Хапп. Парламентеры встала. Немец сел. Можно было начинать переговоры. Русские тоже опустились на стулья.
— Мне поручено нашей ставкой, — сказал Хапп, — договориться с вами, смелыми советскими офицерами, чтобы вы поехали в имперскую канцелярию для дальнейших переговоров.
Елизаров вопросительно взглянул на Орлова. Тот сидел спокойный, внимательный. Только глаза его остро прищурились.
— К сожалению, мы не можем воспользоваться этой честью, — сказал Орлов. — Мы слишком маленькие люди, всего лишь курьеры командования энского фронта. Наши полномочия исчерпываются доставкой пакета генералу от инфантерии и получением ответа.
Немец был настойчив. Он говорил вкрадчиво, учтиво, стараясь не спорить с русскими, ной не уступать им.
— Скромность украшает человека, а у вас говорят: украшает большевика. Подполковник Орлов хочет быть скромным. Но вы не подумали о том, что встреча с нашим главнокомандующим принесет вам большие практические результаты и вечную славу.
Орлов догадывался, что Хапп — не обыкновенный военный генерал. По его манере говорить и держаться можно было заключить, что этот человек в генеральском мундире имеет отношение к секретной службе, может быть даже самого фюрера. И Орлов решил действовать осторожно:
— Скажите, господин генерал, а о чем мог бы быть разговор с вашим главнокомандующим?
— Фюрер может сказать, что настало время для сближения точек зрения, народы устали от войны, — как по шпаргалке говорил Хапп. — А вы можете к этому добавить — хотят мира.
В комнату вошел офицер с фотоаппаратом. Навел объектив на собеседников. Орлов отвернулся, закашлялся.
— Мне что-то нехорошо, — сказал он, извинился и вышел в коридор.
— Боится попасть на фотопленку, — заметил Хапп вслед Орлову.
— Не фотографируйте, — отвернулся Михаил.
— А вы, донской казак, — вдруг узнал Елизарова Хапп, — помните нашу встречу?
— Отлично помню.
— Как можно забыть такое событие? Ваше заявление и ваш портрет были украшением немецких газет.
У молодого казака напряглись на лице скулы. Он вспомнил фотокарточку, на которой был снят с майором Роммелем. Кулаки невольно сжались. Но Михаил вдруг сообразил, как важно остаться сейчас хладнокровным, невозмутимым: от их миссии зависит судьба многих.
— Вас вся Германия считает своим другом, — продолжал Хапп. — Я не могу понять, почему вы не с нами? Впрочем, простите, вы, видимо, работаете на нас?
— Нет, вы что-то путаете, — сказал Михаил.
— Как же я путаю? Я превосходно помню, как тогда отправили вас в особый госпиталь. Вы разве забыли?
— Нет, не забыл, все помню. Разрешите спросить вас. Как могло случиться, что появилось на свет заявление, которого я не писал?
— Так в жизни не бывает, значит вы написали.
Генерал выпроводил из комнаты фотографа, подошел к Михаилу, спросил:
— Какую роль теперь будем играть?
Елизаров сдержал ярость.
— Я служу России, — с гордостью произнес он, — и ненавижу тех, кто мешает ей жить и трудиться.
— Нет, вам придется играть роль друга Германии, иначе очень скоро будут сочтены дни вашей жизни, — зло заметил Хапп. — Я сейчас расскажу подполковнику Орлову о вашем поведении у нас в плену, покажу газеты с вашим заявлением и портретом, где вы дружески обнимаете нашего майора.
