Замуж с осложнениями

— А че сразу безвкусно?

Так и не сообразишь, что ответить.

— Ну каждому свое, — говорю. — Я вот не люблю платить большие деньги за то, чтобы выглядеть хуже.

Тирбиш покатывается со смеху, а Ирнчин с торжествующей интонацией бросает через плечо:

— А я тебе говорил!

После этого атмосфера в нашем маленьком отряде становится намного дружелюбнее. Дорчжи принимается меня расспрашивать, что нынче в моде на Земле (я, конечно, тот еще информатор по вопросам моды, но хотя бы от совсем уж безумных уродств могу его предостеречь). Выясняется, что молчал он, потому что неважно владеет всеобщим. Тирбиш этим злорадно пользуется: неразборчиво нашептывает мне, что у Дорчжи на Броге невеста и ему очень хочется ей что-нибудь подарить по рекомендации с самой Земли.

Под эти разговоры я затариваюсь вагоном и маленькой тележкой барахла, а заодно помогаю Дорчжи выбрать кой-чего для его барышни. А после того как расплачиваюсь, мы плавно перекочевываем в мужской зал, где эти трое таких разных мужчин дружно закапываются в шмотки, меряют все подряд и спрашивают мое мнение. Ирнчин, правда, следит, чтобы я не оставалась в торговом зале одна, пока мужики по примерочным, но его тоже захватывает одежная лихорадка. Видимо, это такая суровая национальная черта — прибарахлиться они любят все. Через час мне еле-еле удается их вытащить в стоящий неподалеку магазин тканей, и теперь уже я устраиваю допросы насчет того, что пристало носить капитану. Правда, сначала приходится несколько раз повторить, что да, я хочу ему что-нибудь сшить, да, я умею, да, он в достаточной мере мне нравится, чтобы тратить усилия. Зато потом все идет как по маслу и проясняется один скользкий момент.

— Я ему уже сшила одну рубашку, — говорю. — А он не надевает. Уж не знаю, что там не так…

— А куда бы он ее надел? — удивляется Тирбиш. — Кто же дареную одежду в обычные дни носит? Это для праздников, перед людьми хвастаться, что тебя любят. — Он мечтательно вздыхает. — Вот я помню, мне в восемь лет соседская девочка жилетку сшила, да какую… эх, жаль, имя у меня не то, чтобы к ней подсаживаться.

Я стараюсь не подавать виду, как меня вышибает из колеи это случайное замечание. Ладно, хотя бы про рубашку мне теперь понятно.

— А как думаете, если я ему ленту для волос подарю, он будет носить? — спрашиваю.

— Ле-энту… — протягивает Ирнчин, пока Тирбиш переводит Дорчжи, что я сказала. — А как ее сделаешь-то?..

Внезапно Дорчжи начинает махать руками.

— Вы это… не ленту… гизик, гизик сделайте!

Двое других явно оживляются:

— Да, точно! Гизик!

Через несколько минут при помощи показывания на пальцах и рисования в мобильнике мне объясняют, что гизик — это такой плетеный шнурок на все случаи жизни, который можно сделать очень красивым, а Дорчжи умеет их плести и готов меня научить. Надеюсь, для обучения слов ему не потребуется.

В общем, день прожит не зря, особенно после ударного обеда в каком-то невероятно пафосном ресторане. Едальню выбирал Тирбиш, который везде, где бывает, планомерно исследует меню и обязательно пробует все незнакомое в целях самообразования.

* * *

Но самое интересное ожидает меня по возвращении на корабль. Моя каюта завалена коробками, коробочками и коробуськами так, что я еле могу войти. Сначала решаю, что это мое медицинское добро, хотя я четко указывала сложить его в пустующих каютах рядом, чтобы я могла спокойно все рассортировать и распихать. Но, открыв ближайшие две коробки, понимаю, что эти предметы не имеют к медицине никакого отношения: в одной какая-то одежда, в другой банные принадлежности… и это точно не мое. У меня могли бы возникнуть кое-какие догадки о происхождении даже такого количества неизвестных вещей, если бы я не прочла по бирке, что гигантская коробка вдоль стены содержит в себе комод. Кажется, кто-то попал не туда. В легком замешательстве отправляюсь на поиски капитана.

Он обнаруживается в кухне за поглощением неизвестного мне овоща, похожего на корень петрушки.

— А, Лиза… — говорит как-то неуверенно. — Ну как, вам все удалось купить, что хотели?

— Да, и даже больше. Слушай, а что это такое у меня в каюте?

Он совсем теряется.

— Э-э… в смысле?

— Там куча каких-то коробок с чьими-то вещами.

Он моргает пару раз со странным выражением.

— А вы… в них заглядывали?

— Ну я открыла две ближайшие с уголка, поняла, что это не мое, и закрыла.

Господи, неужели трудно объяснить? Вряд ли такому явлению может быть много разных причин!

— И там еще мебель какая-то, — добавляю для убедительности. Ну должен же он знать, откуда это! Кроме него, ведь никто мою каюту открыть не мог.

Азамат нервно сглатывает.

В этот момент из кухни выходит Алтонгирел, в одной руке держа пиалу с чем-то жидким, а другой набивая что-то в мобильник.

— Ну чего, подарил подарки? — спрашивает на всеобщем, не поднимая головы, видимо, переключиться не успел на нужный язык.

Азамат закрывает глаза и прерывисто вздыхает. И тут до меня начинает доходить.

Ой-йопт-что-ж-я-такая-ду-у-у-у-у-у-у-у-ура!!!

Так, только не давать сатисфакции Алтонгирелу. Пусть думает, что у нас все прекрасно и полное понимание.

Пользуясь тем, что духовник все еще смотрит в телефон, молча хватаю Азамата за руку и тяну в сторону двери, обильно жестикулируя. Он послушно выбирается из-за стола и вслед за мной выскакивает из столовой. Алтонгирел так нас и не замечает, занятый топтанием по клавишам. Теперь, в коридоре, меня начинает разбирать хохот, когда я понимаю, как все это должно было выглядеть со стороны. Я так смеюсь, что еле могу стоять, и в то же время понимаю, что Азамату моя пантомима должна сильно действовать на нервы, особенно в свете только что произошедшего конфуза. В итоге просто вешаюсь ему на шею и продолжаю хохотать до слез, икоты и боли в животе.

Когда наконец обретаю способность стоять сама, Азамат уже готов вызывать психовозку, хоть и не знает, что это такое. Да уж, какой бы реакции он ни ожидал на свои дары, я отколола нечто совершенно иное.

— Так это что, все подарки мне? — говорю между иканиями, вытирая глаза.

— Ну да, — отвечает он жалобно.

— А почему так много? — еле выговариваю. Хочется еще спросить, а почему там мебель, но у меня в данный момент ограниченная способность к членораздельной речи.

— Вы считаете, что много? — поднимает брови Азамат.

— А ты — что мало?! — выдавливаю сквозь новый приступ хохота. Приходится упереться руками в коленки, чтобы устоять.

— Да там всего около пятидесяти предметов, — смущенно говорит мой супруг.

— Всего?! — взвываю и захожусь кашлем. Господи, я пару лет так не ржала. Вот вечно так, когда нельзя…

После небольшого приступа кашля ко мне возвращается человеческий облик, но глаза приходится вытирать снова. Несчастный Азамат стоит и смотрит на меня с совершенно убитым видом. Бедняга, какая же у него жизнь жестокая.

— Ну пошли, — говорю, — буду распаковывать.

— А я-то зачем? — моргает он. Решил, наверное, что жена вознамерилась поставить личный рекорд по заведению его в тупик.