Ожерелье королевы

Почему ты сомневаешься — или притворяешься, что сомневаешься, — что чародеи действительно существовали?

— Потому что мир очень болен, и в нем царит застой. Потому что… потому что не будь ужасного примера чародеев и их злодеяний, что запугало бы нас и заставило быть такими покорными? Как общество могло бы надеяться задушить в нас все проблески природного любопытства, природного честолюбия и творческого воображения?

— И что же? — сказал Джарред, не совсем понимая, к чему тот клонит.

Люциус опять горько рассмеялся.

— Я сомневаюсь, что они когда-либо существовали, по одной-единственной причине: потому что они ну просто чертовски удобны.

5

Вслед за лордом Вифом Ис спустилась на три пролета по лестнице и вышла через низкую дверь на залитую лунным светом улицу, где гадалка и ее труппа ждали в повозке. Мадам Соланж прошептала что-то девушке на ухо, затем кто-то предложил ей мозолистую руку. И вот она уже сидела на широкой скамье рядом с извозчиком — здоровенным детиной с покрасневшими глазами и заросшими щетиной челюстями, от которого несло потом и дешевой выпивкой.

Лорд Виф отступил назад, извозчик прикрикнул на лошадей, и телега тронулась. В конце переулка она свернула налево, протарахтела четверть мили по узкой улочке и выехала на широкий бульвар. Было девять вечера. А могло быть сколько угодно, от полудня до полуночи. Так далеко к северу день ничем не отличался от ночи, и так будет еще две недели, пока солнце вновь не покажется из-за горизонта.

Но огромная бледно-голубая луна с серебряным ореолом висела как раз над острыми крышами, и северное сияние пастельными сполохами играло на черном бархате неба, пронзенного тысячей алмазных булавок звезд. Город мерцал во тьме, укутанный льдом и снегом, больше всего он напоминал огромный лохматый клок сахарной ваты.

По городу они продвигались с шумом: грохотала по обледенелой булыжной мостовой хлипкая двухколесная повозка; щебетали Пророческие Канарейки мадам Зафиры в двух оловянных клетках, укрытых соломой под сиденьем; перешептывались и приглушенно смеялись оборванные актеры. Они по очереди ехали в повозке и шли пешком, меняясь местами с ловкостью акробатов.

Да, Ис понимала, что все взволнованы. Хотя никто, кроме мадам Зафиры с ее уродливыми глазками и подобострастным обхождением, не знал, что на самом деле происходит. Остальные знали только, что им заплатили золотом за миссию чрезвычайной важности для благородной леди, которая их наняла. Такая яркая компания не могла не привлекать внимания, проезжая по центру Тарнбурга, залитые лунным светом улицы которого были многолюдны даже в этот поздний час; оставалось только появиться шумно и открыто, чтобы никто не заподозрил их в темных намерениях.

И тем не менее Ис чувствовала, как щеки ее горят при одной мысли о том, что ее видят в таком обществе. Она сидела, неподвижно застыв и от стыда не произнося ни слова, под своей накидкой из шкурки котика, пока что-то на пути, по которому они следовали, не показалось ей подозрительным.

— Эта не та дорога, что ведет к дворцовым воротам! Куда вы меня везете? — Страх, что ее предали, ножом вонзился в сердце. Если гадалка догадалась, кто она такая на самом деле, если остальные знают, что прячут ту, само существование которой — преступление, наказуемое смертной казнью… Мадам Зафира, сидевшая в задней части повозки, ответила:

— Нам придется въехать в Линденхофф с другой стороны, с черного хода. А как Ваша Светлость думали? Нас ведь наняли не королевских гостей развлекать. Мы устраиваем представление для поваров и посудомоек, отдыхающих после тяжелых трудов.

С усилием вернув себе самообладание, Ис сдалась. Как ни горько было это сознавать, гоблинка была права. И как еще проникнуть во дворец незамеченной — а только так Ис могла попасть внутрь, — если не через черный ход?

В жизни Ис редко встречались пышные бальные платья и расшитые драгоценными камнями туфельки. Чаще на ее долю приходились утомительные переезды в почтовых колясках, дилижансах и на утлых суденышках и бесконечная череда дешевых меблированных комнат и второсортных постоялых дворов. А значит, приходилось менять имена и играть новую роль в каждом новом городе, куда судьба заносила их с мадам Соланж: здесь — учительница музыки и ее преданная дочь, там — вдова и ее наемная компаньонка, — и чаще всего это значило, что некогда прекрасные платья приходилось чинить и перелицовывать, чтобы поддерживать иллюзию благородной бедности.

— Мы не смеем привлекать их внимание, — говорила мадам Соланж, когда Ис была совсем маленькой. — Это правило, известное каждому гоблину.

Взрослея, Ис поняла, что не меньше, чем для всех толстопятов и олухов, горбачей и грантов, это правило важно и для ее собственного выживания.

Но все изменилось в тот день, когда мадам в первый раз дала Ис ожерелье и фиал с пеплом ее матери. Вспоминая этот день, Ис прижала руку к груди и нащупала камни и подвеску в форме сердца, лежавшие холодно и зловеще между корсетом и ее собственной кожей.

— Те, кто убил твою мать, мертвы. Чародеи больше не разъединены. И пусть нас очень мало, мы объединились ради великой цели, — объявила мадам. — И хотя мы не сможем завоевать для тебя весь мир в одну ночь, было решено, что ты должна вернуть себе хотя бы небольшую его часть. Мы собираемся устроить… очень выгодный брак.

После того памятного дня началась бурная деятельность, в бесконечной спешке составлялись планы, призывались скрытые ресурсы, и все — ради сегодняшнего вечера. Ис очень надеялась, что у мадам Соланж не случилось вдруг приступа неуместной бережливости и она заплатила гадалке достаточно щедро, чтобы той и в голову не пришло их предать.

Безобразная повозка продолжала покачиваясь катиться ко дворцу, а Ис оглянулась на своих спутников. У них не было в жизни почти ничего. Это верно. Но, в отличие от Ис, они ценили то, что имели, и старались получить как можно больше радости от своего сурового и переменчивого существования.

А потом ей вспомнились еще одни слова, сказанные мадам; та прошептала их Ис на ухо, когда она уже садилась в повозку.

— В конце концов, любое унижение, которое ты претерпишь сегодня, можно легко стереть из памяти. Как только первая часть нашего плана увенчается успехом, Джарред влюбится в тебя и сделает королевой, мы сделаем так, что некому будет о них помнить.

Ис понимала, о чем речь: использованные орудия можно без сожаления выбросить, и те, кому были известны унизительные подробности ее восхождения, — мадам Зафира, швея и вот эти безымянные бедняги, даже лорд Виф — все они могли быть безжалостно уничтожены.

«О мадам Соланж, — содрогнувшись, подумала Ис, — берегитесь! Подумайте, что за чудовище вы из меня растите! Берегитесь, иначе настанет день, когда мое сердце окаменеет настолько, что я решу, что с такой же легкостью смогу избавиться и от вас!»

Неловкая тишина настала в мастерской часовой башни, король и Перселл, забыв про бал и про гостей, которые должны прибыть совсем скоро, сидели, задумавшись над тем, о чем только что сказал Люциус.

— Твои доказательства представляются мне шаткими, — сказал наконец Джарред. — Интересно, ты сам-то веришь в это хотя бы наполовину? Вернее, я знаю, что сейчас ты веришь в это целиком и полностью, но что ты скажешь завтра?

Философ опять кашлянул.

— Ты сказал кое-что, хотя я не уверен, что правильно тебя расслышал, а может быть, не совсем верно понял. Ты сказал: «Мы и есть чародеи».

Люциус выплеснул из стакана остатки вина.

— Говоря «мы», я имею в виду все человечество. Попробуйте вспомнить все, что мы знаем о гоблинах. Возьмите любого олуха или толстопята: хрупкие кости, скверные сухожилия, холодная и сухая кожа, все это в целом очень легко воспламеняется. Стоит им коснуться пламени, они загораются, как бумага, они переносят соль только в очень маленьких количествах. Чуть больше — и они умирают в жестоких мучениях, и что-то в их крови заставляет ее закипать при соприкосновении с морской водой. А что рассказывают о чародеях? Вот именно, внешне они неотличимы от людей. Вполне возможно, что они были такие же