месяца назад на балу: там ее так туго затянули в корсет, что она еле дышала и двигалась неловко, ей не шли тогда ни фасон платья, ни его цвет.
— Я бы с радостью ушел так, как пришел, — сказал Вилл. — Но, как видите, отсюда очень высоко прыгать. У меня всегда вверх получается лучше, чем вниз…
И в этот момент в дверь громко постучали и прозвучал голос ее отца, он требовал, чтобы его впустили. По всей видимости, кто-то из прислуги заметил, как Вилл перелезал через стену, и предупредил хозяина.
Вилл метнулся к открытому шкафу, но Лили рукой остановила его.
— Если вы не возражаете, мне бы не хотелось, чтобы у меня в шкафу нашли мужчину! — Она отперла дверь спальни и широко ее распахнула, впуская отца и с ним двоих слуг.
— Господин Блэкхарт как раз уходит, папа. Это все недоразумение, — спокойно сказала она. — Он имел в виду кого-то другого, когда взбирался ко мне в окно.
Вилл счел неуместными упоминать, что он, собственно, влез в окно, спасаясь от городской стражи, проведя вечер в бесчинствах и драках со своими сомнительными приятелями. Он только поклонился и удалился, пока лорд Брейкберн не успел собраться с мыслями достаточно, чтобы произнести хоть слово.
Но лорд Брейкберн отыгрался полтора месяца спустя, когда вызвал Вилрована к себе в загородное поместье.
— Я считал вас… если и не совсем джентльменом после нашей последней встречи, но все-таки не настолько низким, чтобы позорить мою дочь, рассказывая направо и налево об инциденте, который вряд ли говорит в вашу пользу.
— Прошу прощения, — сказал Вилл, для которого это заявление было полной неожиданностью. — Но я никому ничего не сказал. По вашим собственным словам, в этой истории я играю совершенно незавидную роль.
Казалось, Брейкберн смягчился.
— Возможно, я был к вам несправедлив. Наверное, кто-то из соседей увидел, как вы влезали в окно спальни моей дочери. В любом случае, этот случай вызвал скандал. Моя дочь бьется в истерике, ее репутация погублена, и очень возможно, что она умрет от позора, если вы не согласитесь стереть это пятно с ее чести.
Он еще долго говорил, но примерно все то же самое, пока Вилл, в ужасе от того положения, в которое попала (по его представлению) юная госпожа Брейкберн, и в еще большем ужасе оттого, что он сам, своим безответственным поведением навлек на нее все эти несчастья, наконец не сдался и не согласился на ней жениться. Он и не знал, что дочь лорда Брейкберна совсем не бьется в истерических припадках и не умирает от бесчестья, что ей в свою очередь было сказано, что она ставит под удар «блестящую научную карьеру» молодого человека, что родственники Вилла угрожают лишить его наследства, если она не даст ему возможности загладить свой проступок. Аллоры не было рядом, чтобы дать ей хороший совет, так что справиться с Лили не составило труда. Так же, как и с Виллом — он был слишком пристыжен, чтобы посоветоваться со своим отцом, который был от него так далек и так мало заботился о своем сыне, или со своей грозной бабушкой. И уж ни в малейшей степени он не был таким искушенным и опытным в житейских делах, каким хотел казаться .
Так они и поженились в нежном возрасте, ей было шестнадцать, ему — семнадцать. И оба они слишком поздно узнали, что лорд Брейкберн обманул обоих: про тот случай в спальне Лили не знал никто, кроме них двоих, самого лорда Брейкберна и двух слуг. Ибо у Брейкбернов были деньги, старинная родословная и почти такие же старинные земли, но все это было ничто в сравнении с богатством и влиятельностью Рованов, Кроганов и Блэкхартов. Лорд Брейкберн просто не смог устоять против соблазна устроить такой блестящий союз для своей ученой дочери.
К сожалению, знатное имя ослепило Брейкберна настолько, что он не сумел вовремя рассмотреть характер и привычки своего будущего зятя.
Вилл продолжал разглядывать жену через стол, вспоминая ту, другую, Лили: такую невыносимую в своей бесстрашной честности, но такую свежую, такую естественную; она завоевала его сердце прежде, чем он успел это заметить. Она добилась этого, по правде говоря, пока он ухлестывал за другими женщинами. Но куда же пропала та Лили, откуда взялась на ее месте эта красивая, невозмутимая молодая женщина, дружелюбная, но такая далекая?
Вилл машинально поднес чашку к губам и глотнул чая, не почувствовав вкуса. Неудивительно, что жизнь у него такая однообразная и тусклая. Женщины, которых он знал в Хоксбридже, — просто толпа ограниченных корыстных интриганок, пустоголовых кукол и пресытившихся развратниц. Он ухаживал за ними с каким-то оттенком отчаяния. А единственная женщина, которая была ему нужна, та, с которой он мог спать, когда ему только захочется, делала тщетными все его попытки добиться истинной близости.
Слуга тихо проскользнул в комнату и ненавязчиво положил письмо у локтя Вилрована. Попивая чай и продолжая размышлять о тоскливом будущем, которое его ожидает, Вилл сначала его даже не заметил. Но потом что-то такое в этом письме — бледное пятно сургуча, чувственный мускусный аромат — привлекло его внимание.
Он уставился на сложенную полоску бумаги с глубокой ненавистью. Адрес был написан красивым женским почерком — неужели у Юлали или еще у кого-нибудь хватило бесстыдства написать ему сюда, в Брейкберн-Холл?
— Тебе письмо. От кого это? — голос у Лили был обычный, она ничего не заподозрила.
С большой неохотой Вилл осторожно взял конверт в руки и с облегчением узнал монограмму Дайони, отпечатанную на сургуче.
— Это от королевы. — Он взял нож для масла, отковырнул сургучную печать, развернул бумагу и замер в удивлении. Лист был совершенно чистым.
— Плохие новости?
— Вообще никаких новостей, — но тут он узнал запах духов леди Кроган. Вспоминая склонность Дайони все драматизировать, он потянулся и подвинул поближе серебряный подсвечник со свечой.
Под действием пламени симпатические чернила медленно проявились. Вилл подул на бумагу, чтобы ее остудить. Послание было коротким, но в нем можно было безошибочно узнать стиль Дайони. «Возвращайся НЕМЕДЛЕННО, — писала она, — Вилл, ах, Вилл, случилось нечто УЖАСНОЕ, я не могу тебе описать. Ты мне нужен здесь ПРЯМО СЕЙЧАС!»
— Да, это плохие новости, — сказала Лили, читая у него по лицу, пока он читал письмо.
— Вполне возможно, что это опять какие-нибудь причуды Дайони.
Но даже для Дайони тон письма был несколько отчаянный. Вилл почувствовал, как его настроение становится еще хуже.
— Но не могу же я это проигнорировать. Мне придется незамедлительно вернуться в Хоксбридж.
Он провел остаток дня в седле, перехватил несколько часов сна на постоялом дворе, завернувшись в дорожный плащ и пристроившись у огня в столовой. Он проснулся после полуночи, потребовал суп и кружку эля со специями, торопливо все это проглотил и поскакал дальше к Хоксбриджу.
Вилрован въехал в древний город на рассвете, когда газовые фонари гасли один за другим. Появились повозки водовозов, а садовники вышли на улицы, чтобы собрать навоз. Туман с Зула просочился в узкие улицы и переулки, смешиваясь с дымом разжигаемых на кухнях очагов и застилая путь. Серая кобыла вдруг шарахнулась от чего-то шевельнувшегося в тени. Не выпуская поводьев из рук, он соскользнул с седла и, тщательно выбирая путь, повел усталую лошадь вверх по улице в сторону замка.
Над головой раздавалось хриплое воронье карканье. Из мглы появилась стая, птицы кружили над крышами домов и хором каркали. В голове Вилла поднялся такой шум, что он ничего не мог различить, все смешалось, а птицы продолжали виться во влажном воздухе.
Наконец один из воронов спикировал и приземлился на пустое седло.
—
—
