Потребовались совместные усилия Хельзингера и Джессики, чтобы вновь надлежащим образом закрыть ставни и накрепко запереть окна. Оба промокли до нитки, и при виде их потрясенная Бенедетта, которая принесла дополнительные масляные лампы, разразилась воплями ужаса и восклицаниями. Делия интерпретировала тираду служанки как жуткие проклятия по поводу безрассудства людей, открывающих во время бури окна и ставни.
Воэн подвела все еще бранящуюся итальянку к окну и указала на замок ставни, который Джордж укрепил с помощью куска шпагата, извлеченного из кармана брюк.
Гнев утих так же внезапно, как и поднялся, и служанка принялась качать головой, поминая Пьетро в таком тоне, который не сулил ему ничего хорошего по приходе. Несомненно, то была одна из его обязанностей — проверять надежность задвижек и запоров, но в доме с таким количеством окон и ставен, как можно уследить за всеми? Делия знала все о больших домах с десятками окон: девочкой, во время войны, одной из ее каникулярных обязанностей в Солтфорд-Холле было следить за соблюдением светомаскировки.
— Земля сухая, — промолвила Марджори. — Думаю, дождь будет для нее благословением, но такой сильный ветер совсем не полезен деревьям в саду.
— Вы проявляете нежную заботу о растениях, — заметил Джордж. — Но не беспокойтесь. Я думаю, они защищены от ветра, дующего стой стороны.
— Мне хорошо известно, как зависит пропитание людей от того, что они выращивают, — резко ответила Свифт. — Мой отец выращивал овощи на продажу. Спокойной ночи.
— Это первая порция информации о себе, которую она выдала, — заметила Делия, возвращаясь к фортепьяно, чтобы закрыть крышку. Она улыбнулась. — Я тоже иду спать. Ненавижу гром.
— Пойду с тобой, — произнесла Джессика.
Прихватив масляные лампы, они оставили Джорджа в полумраке, наедине с его трубкой, сдержанного, степенного, погруженного в чтение и в самого себя.
Позже, много позже, когда буря была в самом разгаре, Хельзингер ворочался и метался в постели, и в нем уже не осталось ничего сдержанного и степенного. Ему снилась пустыня, он шел в жарких, иссушенных горах. По обеим сторонам росли кактусы, а вокруг, в ногу, двигались призрачные, похожие на тени фигуры. С неба жарило красное солнце, и Джордж не ведал ни места своего назначения, ни надежды, ни пристанища. Бесплодное место и бесплодная жизнь, подумал он, с трудом заставив себя проснуться и нашаривая в темноте выключатель ночника. Но электричество по-прежнему не работало, поэтому физик опрокинулся обратно на подушку, взбудораженный пережитым сном. Где в том бесплодном месте находится Бог? — спросил он себя. Потом перевернулся на бок. Что за вздор! Вновь забывшись сном, он на сей раз увидел себя в школе, маленьким мальчиком, под опекой святых отцов в черных мантиях, с их бесспорными истинами; отцов-иезуитов, которые так безрассудно ухитрялись сочетать страсть к науке с верой в Бога, — такова уж была вся мудрость и безумие иезуитского ума.
Сны Делии, спящей на другом конце коридора, как это очень часто случалось, были наполнены звуками. Она пела или пыталась петь, музыка окружала ее со всех сторон, в голове и ушах звучали слова и ноты; при этом, однако, Воэн молчала. Оперная певица не издала ни звука. Что это была за музыка? «Тристан и Изольда». Как нелепо — партию Изольды она никогда не исполняла, даже не планировала, — во всяком случае, на ближайшие несколько лет.
Сцена исчезла, и Делия очутилась в Вене, в спартанского облика студии, с учителем, который ее наставлял: «Певец должен быть сильным, всегда сильным и выносливым. Ради великих ролей, которые тебя ожидают, ты должна обладать телесной и душевной силой, эмоциональной уравновешенностью, спокойствием духа».
И вновь она оказалась на сцене, в огромной аудитории, и опять силилась петь, но безуспешно. Слышались нарастающие шиканье и свист разочарованной публики, и в конце концов, певица пробудилась, заходясь в кашле, а в небе по-прежнему звучали громовые раскаты.
— Привстань, — говорила ей Джессика. — Ну же, Делия! Надо привстать и попить воды. У тебя есть микстура от кашля?
— Просто дурной сон, — пробормотала Воэн, роняя смятенный взгляд на руку, которая дрожала так сильно, что вода из стакана грозила выплеснуться. Зубы тоже стучали. — Этот ужасный гром…
— Худшее уже позади. Думаю, тот здоровенный удар был последним залпом. Хочешь, я посижу с тобой?
Делия покачала головой:
— Нет, я оставлю масляную лампу и немного почитаю.
— Ну ладно, только смотри не опрокинь.
Прошло много часов, прежде чем Марджори уснула. Она лежала без признаков сна, пока гроза не стихла и шквалистый ветер не превратился в слабый ветерок, поигрывающий ставнями. Но гром все еще отдавался в голове, превратившись на грани яви и сна в гул разорвавшегося реактивного снаряда.
Она вновь находилась в военном Лондоне, во время ракетно-бомбового удара, за рулем «скорой помощи», и всматривалась в жутковатый свет среди кромешной тьмы, создаваемый крохотным лучом фары и зловещим заревом пожаров. В носу и во рту у нее запах гари и взрывчатых веществ, а еще — таящийся за ним мучительный запах страха.
Марджори объезжает обширную воронку у разбомбленного здания и тормозит, видя, что офицер службы ПВО машет, приказывая остановиться.
— Сюда! Сюда! Одного уже извлекли живым и только что нашли другого.
Медсестра выскакивает из кабины, деловито выхватывает из задней части машины носилки — спокойная, собранная, четко отдавая распоряжения, действуя с натренированной, механической оперативностью. А в голове тем временем неумолчно жужжат голоса: слушай, слушай, кто-то зовет, там есть еще кто-то, ты должна им сказать, нельзя его там оставить, слушай, слушай, слушай…
ЛЮЦИУС
1
Делия проснулась внезапно, словно рывком, и обнаружила, что в комнате стоит абсолютная тишина. Должно быть, ветер стих; ничто не завывало и не стучало в окно. Который час? Оказалось, пять часов. Значит, сочащийся сквозь ставни свет был утренним, и где-то пел петух, хрипло приветствуя зарю.
Очень рано для подъема, но она слишком основательно проснулась, чтобы оставалась надежда уснуть вновь. Отворила окно и откинула ставни. Запах свежей земли после дождя оказался просто поистине опьяняющим, он так и звал выйти на воздух и насладиться новым днем. Ей обязательно надо встать и пробежаться вниз, к морю.
Перед каменной лестницей Воэн помедлила в нерешительности, вспомнив строгие предостережения Бенедетты насчет змей. А, к чертям! Она, верно, просто недопоняла по-итальянски, к тому же всякая уважающая себя змея, заслышав ее, уползет с дороги, как это делают гадюки в торфяниках Англии.
Земля блестела после ночного ливня, и тропинка была усеяна сосновыми иглами и веточками. Оливковые деревья, кажется, не особенно пострадали, хотя, конечно, Делия плохо представляла, как должна выглядеть поврежденная олива. С узловатыми, изогнутыми стволами они уже изначально выглядели потрепанными. Интересно, бывают ли оливы в цвету? И когда у них пора сбора плодов?
«Я чужестранка в чужих краях, — подумала певица. — Далеко занесенная от родных дубов, ясеней и терновника».
После вчерашнего ненастья Воэн ожидала увидеть море вздыбленным: бушующий прибой, с шумом разбивающиеся волны. Но море, хотя и отличалось от вчерашней тихой заводи, вовсе не было бурным. Оно
