достаточно.
Люциус работал над фигуркой Марджори стремясь придать зеленому одеянию, в которое ее облачил, более плавный и ниспадающий, готический вид. Свифт рисовалась ему в образе одной из тех готических статуй, что проступают из глубин средневековых соборов, удлиненными формами напоминая пришельцев из другого мира. Если убрать с ее лица морщины, что прорезали на нем время, отчаяние и заботы, и добраться до самой сути, то эту суть как раз и передадут как нельзя лучше строгие и сильные линии этих фигур.
После часа с лишним работы, удовлетворенный тем, что расположил каждую складку платья именно так, как хотел, он отложил кисть, энергично потянулся и зевнул.
Дверь отворилась, и появилась Делия. Вокруг ее потухших глаз залегли тени, и при виде Уайлда она как-то сразу напряглась и нерешительно остановилась в дверях.
— Я не хотела вам помешать.
Сердце его словно перевернулось, ему захотелось обнять ее и поцелуями стереть боль, усталость и напряжение, что так явственно читались на лине.
— Входите, — ободряюще разрешил он. — Я как раз собирался устроить то, что вы, англичане, называете «перерыв на чай». Работал над фигурой Марджори.
— Можно взглянуть?
— Конечно.
Она подошла и внимательно посмотрела на фигуру, на которой еще поблескивала свежая краска.
— Ужасно аскетичная, но очень похожа. У вас она получилась… о, не знаю… независимой, что ли. Силой, с которой нельзя не считаться.
— Вы когда-нибудь видели работы Пьеро делла Франчески?
— Да.
— Он мой любимый художник. Особенно люблю его изображения Марии.
— Вы имеете в виду Деву Марию?
— Да. Но забудьте об иконах с печальными глазами; он писал Марию сильную, яркую, вескую, исполненную мужества. У него это скорее Афина, чем Мадонна, спокойная, невозмутимая, интеллектуальная, с прямыми бровями и широко разведенными руками.
— Не общепринятый взгляд на материнство в таком случае. Не возражаете, если я немного здесь побуду? Просто посижу тихонько. Не хочется говорить, особенно о матерях, но хочется побыть с кем- то.
Словно гордый ястреб спустился к нему с высоты и, сложив крылья, уселся неподалеку. И чувство неимоверной благодарности накатило на Люциуса. И все это лишь из-за нескольких минут ее присутствия. Господи, ну и сильно же его забрало!
Он занялся смешиванием красок, хотя ни при каких условиях не смог бы применить получившийся розовый тон.
— Вперед, облегчите боль словами. — Художник старался говорить с напускной беспечностью. — Вы мне не помешаете.
— Выглядите совсем иначе, когда работаете с красками. То же самое у меня, когда я занимаюсь музыкой, и подозреваю, что так же у Марджори, когда она пишет.
— Вы профи. А я любитель.
— Вы тоже могли бы стать профессионалом. У вас для этого есть все данные.
— Большей частью дело даже не в таланте, а в стечении обстоятельств — это они определяют карьеру художника.
— Обстоятельства могут меняться. Или быть изменены.
Да, согласился Уайлд мысленно. Но прошлое и воспоминания о нем — не могут; это нечто, что ты изменить не в силах. То, что совершил, остается с тобой навсегда, а среди того, что он совершил, затесалась такая пустяковина, как убийство человека. Который, как назло, оказался братом Делии.
Словно бы прочитав его мысли, Воэн вдруг горячо произнесла:
— Это правда насчет Босуэлла!
— Что правда?
— Все. То, что говорили те люди на военно-полевом суде. Он действительно был чудовищем и представлял угрозу. Послушайте, Люциус, если бы он не умер, если бы вернулся в Англию к мирной жизни, то после шести лет убийств и бог знает чего еще, он стал бы самым опасным человеком в стране. Он не бросил бы это занятие. Война не насытила бы его жажду убивать.
— Ваш брат мог бы остаться в армии, сделать карьеру профессионального военного.
— Его не оставили бы — им не нужны такие люди среди кадровых офицеров. Власти могут мириться с ними во время войны, но не после. Зная, что он собой представляет, его демобилизовали бы на другой день после окончания войны.
— Послушайте, может, и к лучшему, что он мертв, не спорю. Но работа палача не по мне. Пусть это была бы вражеская пуля, или несчастный случай, или даже суд и приговор. Но я-то совершил убийство, и тот факт, что убитый мной человек был мерзавцем, не может этого факта отменить.
— Но сейчас вы переживаете еще больше — узнав, что он был моим братом. Наполовину.
— Это делает убийство более подлинным, менее обезличенным. Вы с этим человеком росли, его любила ваша мать. Теперь это уже не просто имя и военное звание. Да, вы правы. То, что я узнал о нем больше, узнал, что он был вашим братом, ухудшает дело. Намного ухудшает.
— Абсурд.
— Может быть, но так оно и есть.
Вслед за последними словами наступило неуютное молчание. Люциус злился на себя и на Делию. От чувства равновесия, что наполняло его во время рисования, не осталось и следа, все нежеланные мысли нахлынули снова. Зачем ей понадобилось говорить о Босуэлле?
— Вы должны примириться с тем, что убили его, как я должна примириться с тем, что человек, с которым была связана родственными узами, сошел с ума. Джордж сказал бы, Босуэлл сделался воплощением зла, человеком дурным, порочным. Что, если где-то в глубине и я такая же? Или у меня родится сын, который окажется таким же, как Босуэлл?
У Люциуса в голове все еще не вполне уложились подробности родственных связей этого семейства; он был слишком ошеломлен накануне, чтобы вникать в детали.
Уайлд подошел и сел напротив.
— Позвольте мне до конца разобраться. Ваш отец не был отцом Босуэлла?
— Нет.
— Ваша мать изменяла вашему отцу? Босуэлл ведь был старшим, не так ли?
— Моя мать была беременной, когда выходила замуж. Ее любовником и отцом Босуэлла являлся Томас Мелдон. Двумя годами позже он тоже женился, и у него появился другой сын, Ричард. Ричард Мелдон, муж Джессики.
— Значит, вы с Босуэллом были сводные брат и сестра, а Ричи и Босуэлл — сводные братья.
— Да.
— А Ричи жесток? У него тоже психопатический тип личности? Он ведь, кажется, член парламента?
— Да, депутат парламента, хотя не уверена, что одно исключает другое. И хотя он, может, и не поджигает людей, но изрядно безжалостен. Таков же и его отец. Я не могу судить, унаследовал ли Босуэлл свою склонность к насилию от матери, которая у нас с ним общая, или от отца, который, слава Богу, не имеет ко мне отношения. Гены — странная вещь, вы не находите?
— Фелисити производит впечатление вполне нормальной. Я бы сказал, даже чересчур. И по-моему, она совершенно не беспокоится, что ее младенец может оказаться вторым Босуэллом.
— У нее просто не хватает воображения, чтобы беспокоиться о подобных вещах. В мире Фелисити все всегда прекрасно. Сестра знает, что ее ребенок будет безупречен, знает, что они с Тео будут счастливы вместе во веки веков и всегда будут иметь достаточно денег… Фелисити живет на солнечной стороне улицы.
