Марксов и Энгельсов и желтые любовные письма в полицию. Когда мы садились в полицейскую машину, я отдала нашу кошечку управдому:
— Пожалуйста, присмотрите за ней.
В полиции меня спросили, кто была та женщина в платке и длинном платье, которая открыла им дверь. Потом они показали мне фотографии Дениза и его друзей.
— Знаешь их?
— Да, из газет. Их все время печатают в газетах, сколько лет.
Комиссар крикнул кому-то в другой комнате:
— Она знает этих бандитов.
Они записали, что я знаю их, потом комиссар спросил:
— И что, все эти киношники тебя трахают? Уж не сомневаюсь, что они спят с тобой. У меня дочь твоего возраста, — сказал он и плюнул мне в лицо.
— Они не спят со мной.
— Уведите эту шлюху с глаз моих долой!
Они всех нас отпустили, и я пошла к управдому за кошкой.
— Она сбежала.
Я искала на улице желтые следы, но ничего не нашла.
Керим сказал:
— Я же просил тебя отнести мои письма к родителям. Пусть хотя бы спрячут русские фильмы.
Отец не знал, куда ему девать русские фильмы, пошел и бросил их в Мраморное море. Многие люди поступали как он и выбрасывали по ночам в Мраморное море левую литературу мешками, а некоторые выкидывали по одной книге из окон машин прямо на улицу. В эти дни корабли и рыбачьи лодки перемещались по морю среди книг Маркса, Энгельса, Мао и Че Гевары, а дельфины по-прежнему кувыркались в воде. В городе автобусы и машины катили по Ленину, Марксу и Энгельсу, обливая их грязью из-под колес. Ребятишки из бедных кварталов собирали эти книги на растопку, и грязные, раздавленные книги громоздились стопками перед их хибарами, рядом с кучами мусора, крысами, тараканами и вшами. Иногда кто-нибудь ночью вешал одну из этих книг на дерево, прикрепив ее на веревке, а рядом, на стволе, появлялась намалеванная краской надпись: «Убийцы! Смертный приговор Денизу, Юсуфу и Хюсейну — это смертный приговор мысли. Они никого не убивали».
В нашем доме внизу по-прежнему работали швейные машинки греческих портных, а наверху по ночам скрипели кровати проституток, между ними бродили мы, неслышно перемещаясь из комнаты в комнату. Мы боялись теперь воровать электричество у государства, мы заворачивались в одеяла и ходили по холодной квартире, не зная, куда приткнуться. Из-за меня Керим оказался в опасности. Он сказал:
— Никогда нельзя полагаться на женщин, — и закрыл дверь комнаты, в которой обсуждал с другими обитателями нашей кинокоммуны, что делать дальше. Первый раз мне было стыдно, что я девушка.
Я решила пойти в кинопроизводство и спросила одного-другого оператора, нельзя ли мне поработать ассистентом. Один из операторов, человек религиозный, сказал «да». Я должна была носить камеру, которая весила восемнадцать килограммов, а он показал мне, как «наезжать» на лицо звезды. Он сказал мне:
— Ты первая женщина-ассистент оператора в Турции.
В перерывах меясду отдельными планами религиозный оператор отправлял свои молитвы. В павильонах и на площадках никто не говорил о военном путче или о студентах, приговоренных к смерти. Все говорили в камеру о любви, предательстве, изменах: «Ты разлюбил меня, я люблю тебя», а я в этот момент брала крупным планом губы. Но когда я после съемок садилась в автобус, там я слышала совсем другие фразы: «Как твои сыновья?» — «Сидят». — «В какой тюрьме?» Во всем городе были забиты все туалеты, потому что сыновья и дочери рвали дома левые листовки или письма и спускали их в туалет. Я тоже отправила свое кольцо Лейлы Кхалед в унитаз. Но оно не хотело смываться и плавало наверху, тогда я зашвырнула его в Мраморное море.
Однажды мы снимали секс-фильм о карате. Исполнительница главной роли должна была лелсать в постели со звездой карате. Говорили, она работает проституткой в дорогом борделе. Она разделась до трусов, реяшссер сказал:
— Снимите, пожалуйста, и трусы.
— Нет, господин режиссер, у меня в договоре этого нет.
Мы ждали. Тогда звезда карате отправил своего водителя за коньяком и шоколадом. Он налил актрисе в рот коньяку, а потом стянул с нее трусы. В этот момент в павильон зашли три полицейских. Режиссер закричал:
— Куда лезете! Рано!
Но это были настоящие полицейские, их машина стояла на улице, в машине сидел Керим. Религиозный оператор сказал полицейским:
— Дайте ей доработать, иначе она денег не получит.
Но полицейские сразу отвезли нас в префектуру. Там мы провели два дня в приемной, в которой работали полицейские. Время от времени они закрывали свои пишущие машинки, брали свои пистолеты и уходили, потом они возвращались:
— Два пса из своры сдохли.
Через два дня они перевели нас с Керимом в другую комнату, в которой сидела женщина-комиссар. На столе перед ней лежали любовные письма, которые я сунула в желтую краску. Комиссарша смотрела на меня некоторое время изучающим взглядом, а потом сказала:
— Я хотела познакомиться с девушкой, которая получает такие чудесные письма.
Потом она поздравила Керима:
— Это чудесные, высоколитературные письма. Но в них вы даете характеристику армии. За это вы получите как минимум двадцать пять лет тюрьмы.
Потом они разделили нас, и меня отвели обратно в приемную. Полицейские все так же печатали на своих пишущих машинках и продолжали говорить о собаках:
— Один пес с юридического факультета, один пес, учившийся на философском.
Теперь в помещении находились еще две женщины, одна рабочая и одна студентка. Рабочая сказала мне:
— Чего ты волосы-то распустила? Подбери скорее, иначе тебя примут за проститутку.
Потом полицейские взяли на допрос студентку. Вернувшись, она села на место и сидела притихшая. Она смотрела на свою белую юбку, и с головы ее сыпались волосы на белую ткань. Ее заставили слушать, как пытают ее друга. Нам запретили подходить к окнам во избежание попыток самоубийства. Полиция не справлялась с политическими подследственными, поэтому на помощь призвали транспортную полицию и полицию нравов. Ночью нас охраняли транспортники, которые попросили написать им по-немецки открытки туристкам, с которыми они недавно познакомились. В туалет мы могли ходить только с ними. Я видела студентов, которых подвергли пыткам, — двое полицейских тащили их под руки, от побоев ноги у них были все в крови. Кровь капала на пол, и полицейские, сновавшие по коридору, ступали по студенческой крови. В туалете я остановилась перед зеркалом, рядом со мной стояла известная партизанка из герильерос. Полицейский крепко держал ее, она мыла руки мылом, потом передала мыло мне, мы посмотрели друг на друга в зеркало. Получилась застывшая картинка. Потом они повели меня на допрос, и мы вошли в кабинет для допросов с кровью на башмаках. В кабинете сидело пятеро мужчин, которые стали выспрашивать у меня, кто привел меня в синематеку, кто вовлек меня в партию рабочих. Я сказала:
— Я прочитала об этом в газетах.
— Почему ты хочешь, чтобы настал социализм?
Я посмотрела на пишущую машинку — американская модель.
— Я хочу построить социализм, чтобы мы могли сами делать себе пишущие машинки.
Главный допрашивалыцик сказал:
— Я тоже хочу этого.
Потом он сказал, обращаясь к остальным четырем допрашивалыцикам:
— Видите, господа, коммунисты постоянно используют таких красивых девушек. Посмотрите на нее — эти глаза, эти брови, эти баклажановые волосы, эти чудные сладкие губы. Сердце кровью обливается,
