заочно приговоренного к смерти. Горчаков на службе: едет в Эдинбург уговаривать самого Тургенева, выясняет у английских властей возможность выдачи государственного преступника.
Ничего из этого не вышло, хотя в Россию приполз слух, будто Тургенева схватили и везут.
Пушкина же вдруг выпускают из ссылки, он возвращается в Москву, снова едет, уже вольный, в свое Михайловское, близ Пскова, опрокидывается, ушибается, лежит в номере, вспоминает:
Скажи, куда девались годы, Дни упований и свободы, Скажи, что наши, что друзья? Где ж эти липовые своды? Где Горчаков, где ты, где я? Судьба, судьба рукой железной Разбила мирный наш Лицей… Черновые строки стихотворения, обращенного к Пущину, — 'Мой первый друг, мой друг бесценный'… Стихотворение было закончено в псковской гостинице, ровно через год (без одного дня) после восстания — 13 декабря 1826 года.
Прекрасные строки о 'наших' и 'друзьях', может быть, оттого исчезли, что в стихах, называющих государственного преступника первого разряда 'мой первый друг, мой друг бесценный', не следует называть еще чьи-либо имена?
В тот день Пущин был недалеко, всего триста с небольшим верст, — в Шлиссельбургской крепости, откуда его повезут на восток, за семь тысяч верст, только следующей осенью.
'В самый день моего приезда в Читу, — вспомнит он, — призывает меня к частоколу Александра Григорьевна Муравьева (жена Никиты Муравьева-'Вьеварума') и отдает листок бумаги, на котором неизвестною рукой написано было:
Мой первый друг, мой друг бесценный! И я судьбу благословил, Когда мой двор уединенный, Печальным снегом занесенный, Твой колокольчик огласил. Молю святое провиденье: Да голос мой душе твоей Дарует то же утешенье, Да озарит он заточенье Лучом лицейских ясных дней! Отрадно отозвался во мне голос Пушкина! Преисполненный глубокой, живительной благодарности, я не мог обнять его, как он меня обнимал, когда я первый посетил его в изгнанье. Увы! я не мог даже пожать руку той женщине, которая так радостно спешила утешить меня воспоминанием друга; но она поняла мое чувство без всякого внешнего проявления, нужного, может быть, другим людям и при других обстоятельствах; а Пушкину, верно, тогда не раз икнулось'.
Строки же о 'липовых сводах' так и не пошли ни в Читу ни в Лондон:
Где ж эти липовые своды? Где Горчаков, где ты, где я? ГДЕ ГОРЧАКОВ? Умудрился слишком громко отозваться о своем начальнике князе Ливене: 'Вы не можете себе представить такое положение: быть живым, привязанным к трупу'. За это Горчакова из Лондона переводят первым секретарем в Рим; по-тогдашнему — сильное понижение.
1828. Апрель 17 — переведен в Берлин советником посольства.
1828. Декабря 3 — пожалован в звание камергера.
1828. Декабря 30 — назначен поверенным в делах во Флоренции и Лукке.
1831 — пожалован в коллежские советники.
1834 — пожалован в статские советники, исправляет должность поверенного в делах в Вене, заменяет отсутствующего посла.
Чины идут, но не быстро. Ему уже под сорок, а еще не генерал. Служба в новом царствовании как-то не весела: нужно еще самому себе доказать, что карьера и честь совместимы. Горчаков часто болеет, друзьям пишет редко. Впрочем, не забывает, даже спорит… Пушкин в 1825-м помянул рано умершего и похороненного во Флоренции лицейского Корсакова:
Под миртами Италии прекрасной Он тихо спит, и дружеский резец Не начертал над русского могилой Слов несколько на языке родном, Чтоб некогда нашел привет унылый Сын ceвepa, бродя в краю чужом. А через десять лет директор Энгельгардт напишет: 'Вчера я имел от Горчакова письмо и рисунок маленького памятника, который поставил он бедному нашему трубадуру Корсакову под густым кипарисом близ церковной ограды во Флоренции. Этот печальный подарок меня очень обрадовал'.
Может быть, и до сей поры маленький памятник сохраняется 'под густым кипарисом'?
ГДЕ ТЫ… Пущин — Энгельгардту.
(Из Петровского Завода в Петербург. Каторжникам не разрешается писать, и послание выполнено рукою Анны Васильевны, сестры лицейского друга Ивана Малиновского и жены декабриста Розена, последовавшей за мужем в ссылку.)
'Милостивый государь Егор Антонович! Вы знаете слишком хорошо Иван Ивановича, чтоб нужно было уверять вас в участии, которое он не перестает принимать во всем, касающемся до вас; время, кажется, производит над ним действие, совершенно противное обыкйовенному. — вместо того, чтобы охлаждать его привязанности дружбы, оно еще более их укрепляет и развертывает… Грустно ему было читать в письме вашем о последнем 19 октября. Прискорбно ему, что этот день уже так мало соединяет людей около старого директора. Передайте дружеский поклон Иван Ивановича всем верным Союзу, дружбы; охладевшим попеняйте. Для него собственно этот день связан с незабвенными воспоминаниями; он его чтит ежегодно памятью о всех старых товарищах, старается, сколько возможно, живее представить себе быт и круг действия каждого из них. Вы согласитесь, что это довольно трудно после столь продолжительной и, вероятно, вечной разлуки. — Воображение дополняет недостаток существенности. При этом случае Иван
