Вьеварум

что поведение моей жены было безупречно, говорили, что поводом к этой низости было настойчивое ухаживание за нею г-на Дантеса.

Мне не подобало видеть, чтобы имя моей жены было в данном случае связано с чьим бы то ни было именем. Я поручил сказать это г-ну Дантесу. Барон Геккерн приехал ко мне и принял вызов от имени г-на Дантеса, прося у меня отсрочки на две недели.

Оказывается, что в этот промежуток времени г-н Дантес влюбился в мою свояченицу, мадемуазель Гончарову, и сделал ей предложение. Узнав об этом из толков в обществе, я поручил просить г-на д'Аршиака (секунданта г-на Дантеса), чтобы мой вызов рассматривался как не имевший места. Тем временем я убедился, что анонимное письмо исходило от г-на Геккерна, о чем считаю своим долгом довести до сведения правительства и общества.

Будучи единственным судьей и хранителем моей чести и чести моей жены и не требуя вследствие этого ни правосудия, ни мщения, я не могу и не хочу представлять кому бы то ни было доказательств того, что утверждаю.

Во всяком случае, надеюсь, граф. что это письмо служит доказательством уважения и доверия, которые я к вам питаю.

С этими чувствами имею честь быть, граф,

ваш нижайший и покорнейший слуга Александр Пушкин.

21 ноября 1836'.

О загадочности этого послания писали и говорили не раз. Первая загадка опять та же, что и загадка пасквиля-'диплома': откуда мы знаем этот текст? Щеголев много лет искал его подлинник и сообщал, что в 'секретном досье III отделения такого письма к Бенкендорфу не оказалось', в бумагах Пушкина сохранились лишь клочки черновика. Однако во всех рукописных сборниках дуэльных документов текст письма помещается на втором месте (после пасквиля-'диплома') под заглавием 'Письмо Пушкина, адресованное, кажется, графу Бенкендорфу', и нелегко понять происхождение этого 'кажется'.

Специалисты спорили, отправил ли Пушкин это послание или нет, ломали голову над тем, куда оно делось… И еще труднее было понять, каким образом через 17 дней после кончины Пушкина, 14 февраля 1837 года, копия этого письма Бенкендорфу и царю уже оказалась в руках друзей поэта…

Пушкина спасти не удалось, но кто-то сумел спасти и огласить важнейшие, секретнейшие строки, содержавшие смелые до дерзости выпады против царя. Слова 'мне не подобало видеть, чтобы имя моей жены было в данном случае связано с чьим бы то ни было именем' явно относятся не только к Дантесу; в том же духе звучат строки 'будучи единственным судьей и хранителем моей чести и чести моей жены и не требуя вследствие этого ни правосудия, ни мщения, я не могу и не хочу представлять кому бы то ни было доказательства того, что утверждаю'.

Тут вспомним еще раз, что после смерти Пушкина текст пасквиля-'диплома' скорее всего был добыт доброжелателем поэта из недр III отделения, ведомства Бенкендорфа. Кажется, та же рука тогда же скопировала и пустила в обращение второй секретный и важный документ, тоже находившийся среди бумаг шефа жандармов.

Имя этого смелого, странного человека, служившего где-то вблизи от шефа жандармов, было впервые названо еще в прошлом веке среди осторожных намеков и глухих, неточных слухов… Павел Миллер.

* * *

Легко вообразить, какие предания и легенды рассказывались в Лицее 1831 года о знаменитом первом, пушкинском курсе, выпускниках 1817-го, среди которых одни служат в дальних посольствах и миссиях, другие содержатся в 'мрачных пропастях земли', третьи живут где-то рядом, но разве их увидишь?

И вот вечером 27 июля 1831 года в лицейском саду появляется Пушкин, и ученики VI курса (то есть шестого по счету выпуска со времени основания Лицея) оробели; один из них, Яков Грот, будущий известный академик, историк литературы и пушкинист, рискнул подобрать и спрятать лоскуток, оторвавшийся от пушкинской одежды; подойти же и заговорить решился только восемнадцатилетний Павел Миллер. Эту сцену он запомнит на всю жизнь:

'За несколько шагов сняв фуражку, я сказал взволнованным голосом: 'Извините, что я вас останавливаю, Александр Сергеевич, но я внук вам по Лицею и желаю вам представиться'.

'Очень рад, — отвечал он, улыбнувшись и взяв меня за руку, — очень рад'.

Непритворное радушие видно было в его улыбке и глазах. Я сказал ему свою фамилию… и курс. 'Так я вам не дед, даже не прадед, а я вам пращур…'

Многие расставленные по саду часовые ему вытягивались, и если он замечал их, то кивал им годовою. Когда я спросил — отчего они ему вытягиваются? — он отвечал: 'Право, не знаю. Разве потому, что я с палкой'.

Семья Пушкина задерживается в Царском Селе до октября — в столице опасно, холера. Миллер рад услужить знаменитому «земляку» и добывает для него книги и журналы из лицейской библиотеки. Поэт благодарит, немножко подтрунивает. Однажды Миллер приходит и видит на столе 'Повести Белкина'. Пушкин мистифицирует юношу, рассуждая о писателе Иване Белкине, и замечает, между прочим, что 'вот так надо писать, кратко, сжато'. Потом Миллер узнает истину и пишет Пушкину, обращаясь — 'г-н Белкин'. Пушкин смеется и дарит молодому человеку книжку повестей.

Вскоре Миллер оканчивает Лицей, и важнейшей бумагой, определившей его судьбу, становится документ, подписанный Бенкендорфом 19 февраля 1833 года:

'На основании высочайше утвержденного штата корпуса жандармов, я определил выпущенного из Царскосельского лицея с чином 9 класса воспитанника Павла Миллера на имеющуюся при мне вакансию секретаря'.

Личный секретарь второй персоны в стране, Миллер попал на такую должность, вероятно, благодаря хлопотам матери, сестры одного из помощников Бенкендорфа. Отныне Павел Миллер, разумеется, получал доступ к секретнейшим материалам и обязан был исполнять то, что ему предписывалось главою страшных и всемогущих карательных учреждений николаевской империи (так, среди бумаг семьи Мухановых сохранился вежливый французский ответ, составленный Миллером от имени Бенкендорфа и извещавший о невозможности существенного улучшения в положении ссыльного декабриста Петра Муханова). Шеф был, по-видимому, доволен своим секретарем, который прослужил у него двенадцать лет. После смерти Бенкендорфа (1844) Павел Миллер числился некоторое время по почтовому ведомству, а затем вышел в отставку, уехал в Москву и жил там около сорока лет, до самой смерти… Но случилось так, что личный секретарь Бенкендорфа, исправно исполняя свои обязанности, сохранил в своем внутреннем мире потаенную область, в которую не мог заглянуть даже всевидящий шеф. В той области царил Пушкин.

Служба при Бенкендорфе не может погасить любовь и интерес к Пушкину, но наступит день, когда эти две жизненные сферы столкнутся — и тогда Миллер выберет сторону Пушкина.

В конце апреля 1834 года московская почта перехватывает опасное письмо Пушкина к жене. Там говорилось, между прочим: 'К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди; и мне, вероятно, его не видать. Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер- пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут…'

О том, что произошло дальше, сейчас известно более или менее точно: Миллер (по должности читавший секретные письма, поступавшие к Бенкендорфу) увидел, как шеф положил копию опасного пушкинского письма в отдел бумаг 'для доклада государю'. Зная рассеянность Бенкендорфа, Миллер переложил документ в 'обыкновенные бумаги', а также предупредил Пушкина об опасности. Миллер, очевидно, тогда же дерзко присвоил себе некоторые другие документы, относящиеся к Пушкину.

Царь все же узнал от Бенкендорфа суть дела, но без впечатляющих 'вещественных доказательств'.

Возмущенный вторжением власти в его семейную переписку, Пушкин негодовал, пытался уйти в