Мгновенье славы настает… Год 1789-й

Освободившись, толпа стала тираном толпе.

(Строки, сочиненные вместе Шиллером и Гете.)

Жизнь продолжалась

Потомкам порою кажется, что предки — современники великих событий — только и делали, что в них участвовали: восставали, свергали, казнили, шли на эшафот…

Как не вспомнить тут известные строки из романа 'Война и мир', правда относящиеся к несколько более позднему времени (эпохе наполеоновских войн), но применимые ко многим периодам мировой истории. Перечислив многообразные политические события, войны, интриги, внутренние преобразования. Толстой после этого замечает:

'Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла, как и всегда, независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований'.

Жизнь обычная, веселая и печальная, шла своим чередом — и тем неожиданнее «появление» французской революции даже здесь, в сфере быта и повседневности…

Много страниц назад, в том месте нашего рассказа, где речь шла о 1789 годе, цитировалась мирная, идиллическая переписка дворян Муравьевых и Лунина, где сообщение о взятии Бастилии соседствовало с рассказом о малышах, гарцующих на палочках. Перелистывая переписку этой семьи за летние и осенние месяцы 1793 года, находим, между прочим, следующие строки (написанные просвещенным придворным Михаилом Муравьевым семье своей сестры Луниной, живущей в глубокой провинции):

'Поцелуйте же за меня милых детушек и скажите от меня Катеньке, что я учусь нарочно играть на клавесине, чтоб быть после ее учителем… Мишенька, конечно, знает много хороших английских сказочек и знает, какой главный город в отечестве мисс Жефрис и в какой земле родилась она… По случаю бракосочетания великого князя Александра Павловича подряд праздники у больших бар в честь новобрачных: вчера у Безбородки, завтра у Самойлова, потом у Строгановых, Нарышкиных. Я даю уроки русского языка молодой великой княгине Елисавете Алексеевне'.

В письме, между прочим, обозначены 'действующие лица' позднейших глав русской истории: великий князь Александр Павлович — 16-летний внук Екатерины II, которого бабушка поспешила женить на баденской принцессе (в России переименованной в Елисавету Алексеевну); женить, чтобы передать ему престол вместо нелюбезного сына Павла. И он в самом деле будет царствовать, внук Екатерины, но все же после своего отца; и будет в XIX столетии называться Александром I, и при нем французская волна достигнет России — в 1812 году; и при нем маленький Мишенька с друзьями замыслят неслыханные вещи.

Но до этого далеко; пока же молодого принца только женят, а тот, кто дает уроки русского языка его невесте, продолжает информировать провинциальных родственников: 'Брат казненного короля Франции граф д'Артуа ожидается в Петербурге… Батюшка изволил крестить у Ивана Матвеевича сына Матвея…'

На сцене еще один герой 'следующих глав', тот Матвей Муравьев-Апостол, который тридцать лет спустя будет действовать заодно с только что помянутым 'маленьким Мишенькой'. В письме же после упоминания о казненном короле — одни только приятные новости: 'Крымские земли, говорят, хороши — мед и млеко льются повсюду… В столице в честь новых присоединенных от Польши губерний — награды, чины, ордена, жареные быки и фонтаны вина для народа, балы, маскарады, фейерверки…'

Но при чем тут французская революция? Оказывается, тут она, рядом.

'Крымские земли' только что присоединены к Российской империи после победоносной войны с Турцией; Екатерина II торопила своих полководцев — скорее покончить с той кампанией; между прочим, для того, чтобы освободить силы против 'якобинской угрозы'. Не успели, однако, отгреметь залпы на Черном море, как пришлось стареющей императрице заниматься польскими делами. Лучшие люди, наиболее светлые головы Польши в эту пору переводили язык революционного Парижа на свой родной: огромное государство Речь Посполитая, включавшее Польшу, Литву, Белоруссию, значительную часть Украины, таяло на глазах, в немалой степени от анархического дворянского правления. Один раз грозные соседи — Россия, Австрия и Пруссия уже поделили часть ее земель. Государство гибло, но под конец делаются отчаянные попытки спасения. Если Франция сумела обуздать деспотизм, то отчего полякам не совладать с анархией?

Третье мая — эта дата известна и сегодня каждому поляку. 3 мая 1791 года после долгой борьбы разных дворянских группировок была принята новая конституция, отменявшая все крайности прежней; конституция, по мнению ее создателей, столь же спасительная, как та, которую принимало в это время Учредительное собрание в Париже…

Конституция 1791 года. Екатерина II и другие монархи встревожены: во-первых, вместо слабой, гибнущей Польши может появиться новая и сильная; во-вторых, само слово «конституция», сам дух ее является не только польским, но и 'французским призраком'. Пока не поздно, монархи снова берутся за дело. В 1793 году — второй раздел Польши; вот отчего в столице России 'награды, чины, жареные быки и фонтаны вина'. Жители Белоруссии, которые становятся отныне русскими подданными, по языку и вере куда ближе к России, чем к Польше; однако варшавские патриоты ясно понимают, что соседи на том не остановятся.

И тогда-то начинается настоящая польская революция; великий патриот Тадеуш Костюшко призывает нацию к сопротивлению, к спасению Польши. Россия, Австрия и Пруссия, разумеется, начеку; взволнованные конституцией 3 мая, теперь, в 1794-м, они вообще готовы воскликнуть: 'Якобинцы у ворот!'

Увы, не было у поляков якобинской силы; не было потому, что не пошла в ход главная, козырная карта французской революции. Крепостное право, огромные помещичьи владения — «по-якобински» все это следовало бы отменить, раздать крестьянам, и тогда явилась бы энергия сопротивления, которая позволила санкюлотским армиям спокойно тягаться со всей Европой. Однако на это ни Костюшко, ни его друзья пойти не решились: умели восстать, героически, красиво сражаться, умирать, — но только по- своему, по-дворянски… Огромная русская армия под командованием Суворова вторгается в Польшу. Варшава взята штурмом, раненый Костюшко восклицает: 'Finita la Polonia!' ('Конец Польше!') — и попадает в плен; Екатерина запирает его в крепость…

С 1795 года Польша как самостоятельное государство исчезает с карты Европы.

До 1918 года.

Главные, чисто польские провинции вместе с Варшавой отходят пока к Пруссии; южная Польша с Краковом, а также часть Украины — к Австрии; остальные земли — к России. Густо населенные плодородные провинции, после присоединения которых число подданных Екатерины II почти удваивается (еще 20 лет спустя Варшава и соседние области также подчинятся русскому императору).

Три монарха, не справившись с революцией в Париже, как будто одолевают ее в Варшаве. Однако как не сделать тут два историко-философских примечания! Во-первых, Польша, приняв на себя удар, в немалой степени связала руки главных ненавистников революции, облегчила участь Франции.

А, во-вторых, нужно присмотреться к некоторым любопытным парадоксам: Суворов, разбивая турок и поляков, действует, понятно, в интересах своей империи, своей царицы; однако — чем берет? Почему одолевает всегда и всюду даже численно превосходящего противника? Каким образом несколько лет спустя сумеет в Италии взять верх даже над непобедимыми французскими армиями?