Большаковым.
– Поговорить нужно. Припру его к стеночке.
– Не забывай, что мы в Австрии. И что припирание к стеночке и разговоры по душам – это наши национальные традиции. Здесь ты со своими корочками – никто, наоборот, они могут только помешать.
Вова хмыкнул и пояснил, что Леонид сейчас живет в отдельно стоящем доме, на краю маленького альпийского городка – деревни по нашим меркам. Именно в том доме зарегистрирован данный мне третьим мужем телефон.
Еще в России я удивилась, поняв, что Вова точно знает, куда нам нужно ехать: я предполагала, что мы это будем выяснять уже в Австрии. Нет, мой спутник уже в Питере назвал мне полный адрес. Но чтобы точно знать, где именно стоит дом…
Или у Глазкова тут резидент? Его-то контора имеет отделение внешней разведки… М-да, тогда мне будет несколько сложнее отделаться от сопровождающих и проехаться к владениям Ромаза Георгиевича. Ладно, сориентируюсь на месте.
Когда мы въехали в нужный нам город, Вова извлек из кармана еще одну карту с указанием улиц и номеров домов. Я просто обалдела, но ничего не сказала. А Вова уверенно вел машину. Движение было слабое, на улице народных гуляний не наблюдалось, хотя вообще-то было воскресенье и до ночи еще оставалось много времени. Да, я прекрасно знаю, как в ряде европейских стран обстоят дела по будним дням в спальных районах: пришли с работы, ставни закрыли, все сидят по домам, редкого прохожего встретишь на улице, но в выходной-то?
Может быть, все выехали на природу и еще не вернулись? Я не стала забивать себе голову этой проблемой. Для нас вообще чем меньше свидетелей, тем лучше.
– Так, в конце этой улицы должен стоять дом Большакова, – сообщил тем временем Вова.
Мы поехали дальше и… увидели огороженную какими-то щитами площадку. Высота щитов достигала около двух метров, и рассмотреть, что находится за ними, не представлялось возможным. Но не мог же Леонид обнести ими дом? Кстати, это вообще тут разрешено?
– Ты ничего не перепутал? – спросила я у Вовы.
Он покачал головой, потом мотнул ею в сторону последнего дома, который мы проезжали, расположенного метрах в пятидесяти от той точки, где мы остановились, и сказал, что он специально посмотрел номер на нем. Нам нужен следующий. И место подходит под описание, которое он получил.
– Давай вылезать. Попробуем заглянуть внутрь, – предложила я.
Мы так и сделали, приблизились вплотную к щитам и попробовали. Но не тут-то было. Щиты явно устанавливали австрийские рабочие, а не наши отечественные строители, и никаких щелей между ними не наблюдалось.
– Пошли кругом, – сказала я. – Может, найдется проход? Должен же быть вход.
Мы повернулись направо, как раз в ту сторону, где стоял предыдущий дом, и я увидела, как в одном из окон мелькнуло женское лицо. Сказала об этом Вове и предложила прогуляться к соседке, чтобы хоть что-то у нее узнать.
– Ты понимаешь, что это не наша любопытная баба, а австриячка, почти немка?! – разозлился он. – Тут не принято без приглашений заглядывать к незнакомым людям. Не в русской деревне находишься, где тебе сразу хлеб-соль на стол выставят и стакан нальют. И про всех соседей выложат подноготную.
– Но, по крайней мере, хоть что-то она ответит, – возразила я. – Причем очень вежливо.
– Иди сама, если хочешь, а я тут посмотрю, – махнул рукой Вова.
Но я успела сделать всего два шага: в конце улицы показалась полицейская машина с мигалкой. И направлялась она явно в нашу сторону… «Хоть без сирены», – пронеслась мысль.
– Не твоя ли вежливая австриячка полицию вызвала? – ехидно пробурчал Вова за моей спиной. – И что ты намерена им говорить?
– Я буду не говорить, а задавать вопросы, – прошипела я.
Рядом с нами остановилась машина, из нее выпрыгнули двое внушительного вида мужчин, с каменными выражениями лиц представились и поинтересовались, кто мы такие и что делаем в этом месте.
Мне очень хотелось спросить, на каком основании нам задают эти вопросы, но я решила не нарываться и не качать права, с обворожительной улыбкой протянула свой паспорт, Вова молча последовал моему примеру.
Но господа упорно желали знать, что мы делаем на данном месте. Я заявила, что приехала в гости к своему бывшему мужу, оставившему мне именно этот адрес и приглашавшему к себе. Но мы не понимаем, почему дом огорожен щитами.
– Ваш муж снимал этот дом? – один из полицейских кивнул в сторону щитов.
– Может, и купил. Я точно не знаю. Но он здесь жил.
– Когда вы последний раз говорили с вашим мужем?
Я ответила и посчитала, что теперь уже сама могу задавать вопросы, поинтересовавшись, что здесь случилось.
– Вы видите, что территория огорожена щитами?
А то нет, хотелось ответить мне. Меня что, принимают за идиотку?
– Дом взорвался, – сказали мне. – Поэтому территория временно огорожена.
– А Леня?! – вырвалось у меня, и я с трудом сдержалась, чтобы не схватить полицейского за грудки. – Что с Леней?!
– Ваш муж находится в клинике.
Я издала вздох облегчения, но полицейский еще не закончил и, с жалостью посмотрев на меня, произнес:
– Он пока не приходил в сознание. И мы даже не знали, кто он. В доме все сгорело. Не осталось никаких документов. Ничего. Ваш муж каким-то образом сумел выпрыгнуть в окно, но не смог далеко откатиться… Когда вы здесь появились, нас вызвали соседи, – он кивнул в сторону дома, где в окне мелькало женское лицо. – А теперь мы попросим вас проехать вместе с нами в клинику, чтобы вы точно опознали своего мужа.
Вова подхватил меня под локоток, а я спросила у полицейского, будет ли Леня жить…
– Поговорите с лечащим врачом, – ответил он. – Я могу только сказать, что он пока не приходил в сознание. Давайте проедем в клинику, вы скажете, он это или не он, а потом мы зададим вам еще несколько вопросов.
Я кивнула и села на переднее место в арендованной нами машине, чтобы следовать за полицейскими, указывавшими нам дорогу.
Мы поехали в соседний городок.
Первым отличием австрийского госпиталя от отечественной больницы была форма персонала: все ходили в голубом в противоположность нашим традиционно белым халатам, каковых я ни на ком не заметила. Персонал был исключительно вежлив, но холоден, опять же, в отличие от наших медицинских учреждений, где тебя или облают, или уж искренне посочувствуют. Все старались продемонстрировать высшую степень профессионализма, и я не исключаю, что они все прекрасно знали свое дело, иначе тут не работали бы.
Дама лет сорока проводила нас в холл, куда к нам вышел врач, представившийся доктором Хубертом Родхаммером. Он поздоровался с полицейскими, которых явно знал лично, сказал, что состояние больного не улучшилось и они не могут его допросить.
– Но он хоть что-то говорил? – спросила я. – Хотя бы в бреду?
– Он говорит на языке, который не знает никто из нашего персонала, – ответил мне доктор Родхаммер. – Нам кажется, что он кого-то зовет… Произносит что-то типа Катьа? Катия?
– Катя? – подсказали мы одновременно с Вовой.
Доктор кивнул, полицейские вопросительно посмотрели на меня. Я пояснила, что это мое имя.
– Пройдемте, – позвал меня доктор Родхаммер.
Вове велели остаться в холле вместе с одним из полицейских, с которым они объяснялись по-английски, поскольку Вова не знал немецкого, а мы с доктором и вторым полицейским пошли на второй этаж.
Я с трудом узнала Леонида.
Как несколько позже объяснил мне доктор Родхаммер, мы находились в ожоговом центре. Леонид лежал
